Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

3) О теософии и теургии писал Вам когда-то. Не отказываюсь от написанного. Прибавлю, что теософия – удел гениев, теургия – пророков. Трудная примиримость той и другой облегчается, как бы цементом – церковью, которая, сохраняя предания, указывает, как на направление линии дальнейшего развития религиозной истины на земле (теургии), так и дает пищу для осмысливания (теософии). Вопросы культурно-исторические, эстетические, социальные, коснувшись в последних своих выводах теургических деяний, оформленных теософскими схемами-знаниями, вдруг оказываются во власти господствующей религии, утраченный смысл которой загорается от предшествующего грандиозного наведения. Из контроля, вытекающего между взаимным сопоставлением теургизма, теософии, Писания и Предания рождается то, что я называю методом искренности, которым принуждены volens nolens[754] руководствоваться мы. Присутствием метода искренности или отсутствием его я различаю своих от не своих, все равно, кто они: декаденты (в глупо-тривиальном смысле) или не декаденты, софисты или психологи, либералы или консерваторы. Зачатки метода искренности – вот что соединяет людей, сбросивших путы прошлого (вернее, впитавших и переработавших это прошлое), причем их переработка дошла до определенной черты, откуда разным людям открывается, как знание, единая, грядущая, милая радость – открывающаяся как знание, а не как со-знание.

Резюме: декадентство есть тот эквивалент, прибавка которого необходима для начала формировки в человеке пророческого элемента.

4) Из всего предыдущего явствует, в чем заключается наше разногласие относительно Канта и Шопенгауэра. То, что я называл в начале письма слишком хитрым и умным (даже мудрым)… компромиссом, есть нечто веками вырабатываемое, законченное, совершенное в своем роде, если не принимать во внимание опускание глаз перед Господом Богом. Слишком не хочется покидать это блаженноспокойное, как бы у неба предвосхищенное, а на самом деле украдкой стянутое спокойствие для того, что еще смутно мерещится вдали. Кантовская теория познания есть таковое явление в философии. Шопенгауэр уже глухо, несуразно заваривает ту кашу, необходимый выход из которой – философский символизм. Соловьев логически отчетливо формулирует изменившееся в теории познания отношение между нуменом и феноменом. Этот акт переработки огромнейшей важности. Уже в перекрестном сопоставлении закона основания познания с зак<оном> осн<ования> бытия, закона причинности с закон<ом> мотивации раздается вздох пробуждающегося хаоса, превратившийся в ураган на наших днях, разрушающий, ломающий, освежающий ураган Мирового. Вы как-то писали, что Шопенгауэр мне ближе, как славянину, своим пессимизмом. Но я враг пессимизма, и это свойство шопенгауэровской философии теперь мне чуждо. Значение его открывается мне, если я буду рассматривать с точки зрения исторического момента развития философской мысли. А что Шопенгауэр мне нравится как славянину (вернее, как русскому)[755], под этим я подписываюсь. Шопенгауэровское построение грандиозно начато, проникновенно задумано, но аляповато-несуразно, даже безобразно… Какая противоположность заглаженно-несокрушимому Канту!.. Но то же декадентски безобразное, титаническое по начинанию, но не вскипевшее «что-то» аналогично шопенгауэро-ницшевскому, только всегда религиозно-теургически – вечно-загрязненное, желто-янтарное (у Ницше ослепительно-золотое), как воск густое и как мед ароматно-тягучее (у Ницше «оно» – воздушное), пронизало русский народ и где-то глубоко, глубоко сквозь вечную вырожденность, пессимизм, вспыхивает, но таким пламенем, что невольно рождает мысль о русском деле, как деле мировом, несмотря ни на что. Быть может, переворот германской мысли и искусства от великого равновесия к великому неравновесию есть переход к тому, что глухо, века волновало непросветленный русский хаос, лишенный навсегда германского равновесия благодаря 200-летнему порабощению и унижению за спасение других (Европы), а также благодаря множеству роковых ошибок. Быть может, России нужна германская культура для того, чтобы восстало из хаоса то, что выше всякой культуры – занесенная с Востока бездонная глубина теургии. Невольно припоминается мне стихотворение одного очень милого студента-новопутейца, Семенова, у которого я и списал его[756]: