Андрей Белый

Вот вольфильская Елена,
Все моря ей по колено!
Если море будет белым,
Погрузимся тут всем телом.

Так распевали глупую песню друзья, дразня меня!

Кружок Белого и его занятия проходили сначала в помещении Вольфилы, затем мы перешли в гостиницу «Европейская», куда переехал Борис Николаевич. Кружок ограничивался тогда уже 8 членами, среди которых была София Гитмановна Каплун, скульптор, сестра Бориса Гитмановича, племянница Урицкого [1098]. Мы были не столько собеседниками, сколько слушателями, так как Белый очень скоро завладевал общим вниманием. В основном речь шла о кризисе сознания и мысли, о новых путях человека двадцатого века. Слушателей было немного, комната небольшая. Дело было не в нас, а в руководителе, Белом, который, вдохновившись, полностью завладевал аудиторией и говорил, расхаживая по комнате, жестикулируя, охватывая в своей речи широкий круг проблем, делая далекие экскурсы в сторону, а затем длительным путем возвращаясь к основной теме. Мы слушали, затаив дыхание, и настолько были захвачены речью вдохновенного лектора, что лишь изредка попискивали, вставляя нужные, а иногда совершенно излишние замечания.

А Белый, по мере того как говорил, вдохновляясь, как казалось, собственными мыслями, завлекал своими словами в далекие неизведанные области. Всякое занятие будило мысль, заставляло по-новому смотреть на окружающее, давало свежий импульс нашим молодым силам. И мы ходили, слушали, впитывали в себя все то новое, что раскрывалось перед нами во вдохновенных речах. Ни количество, ни качество слушателей не играло особой роли. Среди нас была преимущественно зеленая молодежь. Иногда было впечатление, что лектор, вдохновляясь собственными мыслями, следя за ними, уходит далеко от нас и уводит в неизведанные дали. И мы с трудом следовали за полетом его мысли, пока он снова сложными путями не возвращался к основной теме. И эти, казалось бы, далекие отступления обогащали, украшали его речь, превращали частный вопрос в важную проблему общего значения.

С Борисом Николаевичем возникли и более близкие личные отношения, установилась личная связь с этим необыкновенным, но теперь уже не столь далеким человеком.

Однажды в день Троицы я с трепетом (всегда входила с трепетом, не зная, как буду принята) зашла к Борису Николаевичу. Стоял чудный весенний день, и мне пришло в голову позвать его немного погулять, проветриться. По дороге купила березку, так как был первый день Троицы и я собиралась украсить его комнату этим вестником весны.

Но произошло все по-иному. Случилась очень огорчившая меня вещь. Когда я пришла, Борис Николаевич встретил сначала меня очень приветливо и искренне обрадовался березке. Хлопотал, где и как ее поставить. Хлопотал долго. Как будто собирался идти на прогулку. Потом остановился. Сказал: «Идите вы одна! я сейчас буду занят». Показался он мне тогда каким-то странным, отрешенным. Чувствовалось, что он мыслями далеко, не со мной. И я ушла с огорчением.

А через несколько дней Белый мне сказал, что ему тогда неотразимо захотелось писать. И он, взявшись за перо, начал сочинять поэму, которая потом была названа «Первое свидание» и которую я впоследствии получила с нежной надписью. Но пока все не выяснилось, я очень страдала, не зная, чем объяснить неожиданную отставку.

Вообще я последнее время чувствовала все возрастающую близость к Белому, к которому приходила теперь запросто без простаивания с трепетом в дверях, как это делала раньше. Кружок некоторое время продолжался. Но потом по делам Борис Николаевич должен был уехать на время в Москву.

С ужасом узнала, что он там заболел. В тревоге и волнении написала ему письмо, о котором он потом вспоминал [1099].

Болезнь, к счастию, оказалась недолгой. Белый вернулся из Москвы. Но им владело беспокойство. И все время как лейтмотив звучало: «Я должен ехать за границу, выяснить отношения с женой и доктором Штейнером». Мысль о поездке всецело завладела им. Начались хлопоты.

И вот наступило страшное время. Разрешение было получено. День отъезда назначен. Вольфила расставалась с главным своим лектором. Устроили прощальный вечер. Все было разукрашено. Накрыт нарядный по тому времени стол, где по добровольным пожертвованиям было собрано наше все же скудное угощение. Около каждого прибора лежала красная гвоздика, Белый и другие говорили прочувствованные речи, пили тосты.

Когда прощались окончательно, Борис Николаевич задержал мою руку и сказал: «Зайдите ко мне. У меня для вас подарок есть!» Мы пошли с ним в гостиницу. Там действительно лежали книги: «Петербург», «Первое свидание», «Королевна и рыцари» с нежными надписями.