Андрей Белый

Приглашение пришлось как нельзя кстати. Во-первых, на некоторое время снималась острота квартирного вопроса. Во-вторых, Белый надеялся, что в спокойном уединении он быстро справится с новым задуманным романом. Серьезно и основательно настраивался на упорный литературный труд: положил на дно чемодана увесистую пачку писчей бумаги, заточенные карандаши, ручки и даже пузырек с чернилами. Увы, не получилось – ни покоя, ни уединения. В Коктебель понаехало столько гостей, что вместительный двухэтажный дом Макса трещал по швам. Даровитая и веселая публика не давала ни скучать, ни работать. В «творческом заповеднике» Макса ко двору приходились все – писатели и поэты, художники и музыканты, драматические артисты и балерины. С утра до поздней ночи – шум, гам, смех, стихотворные конкурсы «на заданную тему», декламация, музицирование, пение, всевозможные игры и розыгрыши, театрализованные действа, прогулки и вылазки в горы. За сезон 1924 года в Доме поэта в общей сложности перебывало до 300 человек (в следующий 1925 год – и того больше). Одни приезжали на несколько дней, другие (как Белый с женой) – на все лето. Жили «коммуной»: общий стол, общие обязанности, коллективная ответственность. Андрею Белому, например, доверили важную (в условиях скученности и столпотворения) роль подметальщика мусора.

Беззаботно-богемную жизнь восторженно описывали многие очевидцы, гостившие в Доме поэта. Сошлюсь на воспоминания поэта Всеволода Рождественского. С утра дом был тих и погружен в молчаливую работу. В выбеленных комнатках, скромностью своей похожих на монастырские кельи, сосредоточенно скрипели перья. Видны были в окнах лохматые головы, низко склоненные над рукописями или листом с начатой акварелью. Где-то в глубине двора слышалась виолончель или приглушенное расстоянием колоратурное сопрано. Живописцы уходили в горы с этюдником через плечо и длинной палкой в руке. Молчаливые мечтатели лежали на прибрежном песке, подставляя загоревшее тело легкому ветерку. Дети строили песочные города, то и дело размываемые набежавшей волной. Энтузиасты одиноких прогулок медленно шли босиком вдоль пенной черты прибоя, острым глазом выискивая разноцветные, обточенные морем камешки.

За обеденным столом собирались для беседы, шелестя страницами газет и свежих журналов. И почти каждый вечер завершался беседой под звездами или чтением новых стихов. В начале августа, в день рождения Максимилиана Волошина, силами обитателей дома ставился торжественный «спектакль-феерия». Так как все виды искусства были налицо, легко можно представить, в какой праздник веселья, остроумия и творческой выдумки превращалось это, заранее подготовлявшееся втайне представление. Специально для этого случая коллективно сочинялась сатирическая пьеса, рисовались примитивные декорации, кроились фантастические костюмы. Представление шло под оглушительный смех зрителей, часто узнававших себя в действующих лицах. Стихи на случай, эпиграммы, дружеские послания, как мотыльки-однодневки, вольно порхали в коктебельском воздухе. Всегда суховато-серьезный В. Я. Брюсов превосходно изображал на подмостках злодеев в духе французских мелодрам. Андрей Белый превращался в исступленного клоунавесельчака. Бородатые светила науки уморительно подражали замашкам мальчишек-беспризорников. Знаменитые балерины с упоением кружились в старинном татарском танце. В духе одесского фольклора импровизированно пелись сатирические куплеты.

К восседающему на троне «Максу», которого изображал какой-нибудь толстяк, подходили один за другим с шуточными стихотворными поздравлениями условно загримированные «Гомер», «Овидий», «Данте», «Вийон», «Виктор Гюго», «Шекспир», «Протопоп Аввакум», «Игорь Северянин», вплоть до делегации футуристов с «Давидом Бурлюком» во главе. Читались приветственные телеграммы от «египетских фараонов», «папы римского», «буйной запорожской вольницы» и т. д. В заключение давался невообразимо сумбурный концерт, пародирующий все жанры тогдашней эстрады. И было все это пестро, шумно и заразительно весело, на высоком уровне профессионального мастерства.