Андреевский кавалер

— Это ведь кому как, Яков Ильич, — сказал Шмелев. — Одному — на пользу, а другому — на вред. Сколько их, пожилых людей, молодухи на тот свет раньше срока отправили.

— Тебе на пользу, — заметил Супронович. — Может, у бабки Совы зелье какое берешь? Для сохранения мужской силы и здоровья.

— Тьфу-тьфу! — сплюнул на пол Григорий Борисович. — Пока бог миловал.

— Нынче обедали у меня летчики, — вытерев жирные губы обрывком газеты, заговорил Супронович. — За Хотьковом заканчивают строить аэродром, говорят, весной пригонят туда тяжелые бомбардировщики… Какие-то «тубы», что ли?..

Про аэродром Шмелев давно уже слышал, как-то по осени с Леней Супроновичем специально ходили в ту сторону на охоту. Издали видели, как за колючей проволокой рычали тяжелые тракторы, бульдозеры, сновали грузовики. Площадка в березняке была вырублена большая, тракторы металлическими тросами выворачивали из земли корявые пни, отволакивали в сторону, катки разравнивали, утрамбовывали землю. К опушке рощи прижались временные дощатые постройки, где, очевидно, жили строители. Теперь же каменщики возводили приземистое кирпичное здание. По всему было видно, что аэродром военный и тут будет соблюдаться маскировка. За пределами летного поля березняк не трогали. А вот чтобы строили ангары, они не заметили.

— А что под Леонтьевом? — спросил Григорий Борисович.

У него были сведения, что там, в пятнадцати километрах от Андреевки, строится еще один аэродром. Зашевелились! С западных границ все больше и больше поступает тревожных известий. Немцы проявляют активность у советской границы, в газетах писали, что их «мессершмитты» и «фокке-вульфы» не раз нарушали воздушную границу. Слышал он от военных и о том, что вместо единого Наркомата оборонной промышленности созданы четыре наркомата: авиационной промышленности, судостроительной промышленности, боеприпасов и вооружения. База в Андреевке тоже расширялась, строились новые склады, все чаще по ночам на лесную ветку, ведущую на базу, подавались тяжелые составы. Об этом, как путеец, знал Леонид Супронович. Его бригада даже как-то ремонтировала железнодорожный путь на территории базы. Правда, им строго-настрого было запрещено куда-либо отлучаться дальше железнодорожного полотна, где они заменяли сгнившие шпалы.

— Строят и там, — вздохнул Яков Ильич. — К чему бы это?

Григорий Борисович не стал отвечать: Супронович не хуже его знал, зачем строятся аэродромы. Ближе к Климову тоже что-то сооружали в лесу. Наверняка еще один аэродром. Оно и понятно, если напрямки, то от Андреевки не так уж далеко до западной границы. На поезде всего одну ночь ехать.

— Ты что, боишься войны? — поглядел на него Шмелев.

— Эх, годков бы десять-пятнадцать назад я сам бы пошел воевать против… — Супронович понизил голос, — большевиков-коммунистов! Ты же сам говорил, мол, долго не продержатся… А они вон уже сколько верховодят! Двадцать три годика! И не рассыпаются в прах, как ты толковал… Япошки было сунулись — получили по мозгам. Считай, лучшие годы ушли у нас с тобой, Григорий Борисович, на ожидание… Ждем у моря погоды, а не видно, чтобы разъяснялось…

— Может, не надо было ждать, а самим поактивнее действовать? — усмехнулся Шмелев.

— Сколько нас тут, недовольных, в Андреевке? — возразил Супронович. — Раз-два и обчелся, а они — вся страна! Как говорится, против ветра… все тебе же в морду!

— Потому и ждали, — весомо заметил Шмелев. — И теперь, дорогой Яков Ильич, совсем недолго осталось ждать! Недаром большевички зашевелились, да только не выстоять им против Германии.

— Ладно, мы-то надеемся на Гитлера, а нужны ли мы ему?

— Конечно, тому, кто тише мыши сидит в норке и рассчитывает на готовенькое, надеяться на хорошее отношение немцев не стоит… Нужно действовать, Яков Ильич.

— Что же мне, прикажешь стрихнину врагам подсыпать в тарелки? — усмехнулся тот.

— Это ты хорошо сказал: врагам… — заметил Шмелев. — А что? Может, и такое случиться. На войне все методы хороши.

— То на войне, — вздохнул Супронович. — Жди их, а вон Риббентроп ездит в Москву к Молотову, наши деятели — в Германию. Видал снимок в газете — ручки жмут и обнимаются?

— Это дипломатия, — сказал Шмелев. — Война будет, и скоро.

— Я вот что думаю, Григорий Борисович, ведь и при Советской власти жить можно, ежели ты с головой. Как-то притерлись, приспособились. А придет немец? Каково оно все повернется? Чужеземец, он и есть чужеземец, ему на наши интересы — тьфу! У него свой интерес: как бы побольше себе нахапать!

— Не беспокойся, и нам останется. — Григорий Борисович задумался. — Говоришь, жизнь прожита? Пока жив человек, он всегда надеется на лучшее… — Глядя на Супроновича, про себя подумал, что тому, пожалуй, действительно нечего надеяться на лучшее — сколько еще протянет? Огрузнел, одышка появилась, на сердце жалуется…