Анархист

– Грига? Ты каким чёртом тут? – Иван от удивления не сразу понял, о чём его спрашивает старший брат. – Давай, лезь в избу, лень мне идти кобеля загонять.

Григорий не заставил себя долго упрашивать. Жалобно скрипнул подоконник, и вот уже худой, оборванный и по самые глаза заросший чёрной бородой не то лешак, не то вахлак, стоит в горнице. Узнать в грязном, косматом мужике бравого Георгиевского кавалера и лихого командира партизанской армии затруднительно, но блеск живых карих глаз сомнений не оставляет. Это действительно Григорий.

После того, как браться закончили душить друг друга в объятиях, Иван окинул критически фигуру Григория, – В баню давай! Воняет от тебя как от козла… Пойду Полю предупрежу, а то влетит в горницу в исподнем, тебя смутит ишшо, – Иван встаёт, отправляясь в баню. – Ты самогонку то наливай, угощайся, в закуте пошарь, там огурцы квашены у нас. Капустка опять же… Достань пока. Будь как дома.

– В бане был, уж не помню когда… – в предвкушении Григорий поскрёб обломанными ногтями спину под ветхой, выгоревшей до бела гимнастёркой. – Слушай, Вань, моя золингеновская бритва у тебя сохранилась? Помнишь, я тебе с германской привёз. Нет сил бороду носить, зудится, как зараза! И космы состричь бы чем-нибудь. Э?

– Ага, бритва твоя как раз в бане. – Уже выходя в сени, крикнул Иван.

…

Через полчаса в чистом исподнем, распаренные, топорща бравые чёрные усы, братья Роговы сидели друг против друга. Кое-как выбритый Григорий с устатку, чуть захмелел. Иван, изрядно набравшийся, порывался идти по соседям. Он уже рассказал брату о том, как они добрались до Улалы, как нашли пустой дом на окраине, как он стачал сапоги самому архиепископу, и как к нему заходил совсем недавно Ванька Вязилкин.

– Иван жив, выходит? – довольно заулыбался Григорий. – Он тоже здесь в Улале притулился?

– Не-е, здесь он не стал останавливаться, – медленно, словно вспоминая, отвечал Иван. – Он у меня пожил с неделю, а потом дёрнул в сторону Монголии. Мож, к Кайгородову, с ним против красных воевать, а мож и к монголам.

– Мужики, – Полина тихо, стараясь не пробудить мужниного гнева, попыталась вклиниться в разговор, – шли бы вы спать. Завтра наговоритесь… Чай не последний день живёте.

– Цыц, женщина! – Иван недовольно пристукнул кулаком по столу, – я уж не надеялся Григу живым увидеть, а ты спать нас уложить норовишь. Выспимся ишшо! Гришка, доливай, что там осталось!

– А больше не осталось… – в голосе Григория слышится не скрываемое удивление, – мы с тобой Ванятка похоже четверть[34] приговорили…

– Так четверть то не полная была. Не больше штофа[35] в ней и оставалось. А штоф для двух здоровых м-м-мужиков… а не о чем и говорить. – Коли нет, то и суда нет… Значится, так тому и быть. Утро вечера м-м-мудренее. – Язык уже плохо слушался Ивана. – Завтра обо всём и решим.

И вдруг предложил: – А давай, братуха, споём! – тут же, не дожидаясь ответа, затянул:

Глухо-ой, неведомой тайго-ою,
Сибирской дальней стороно-ой.

Григорий подхватил:

Бежал бродяга с Са-ха-ли-ина-а
Звериной узкою тропо-ой.

Братья допели песню, посидели, думая каждый о своём.

– Вань, ты, я смотрю, уже здеся обжился посередь калмыков? – вопросительно взглянул в лицо брата Григорий.

– Н-н-у, есть малёха… Здесь хорошо… Сапоги они, Грига, каждому нужны, хучь ты христьянин, хучь облизьянин… – ему понравилась шутка, и он загоготал. – Опять же климат здешний хорош. Вишня, слива произрастают вот такенные, – Иван ладонями показал сказочную величину диковинных фруктов. – А кака к-к-к-крупна сморо…

Хмельной сон вырубил его на полуслове. Он уронил голову на руки и внезапно захрапел.

– М-да, похоже, там больше штофа было, – пробурчал Григорий поднимаясь с трудом из-за стола. – Пожалуй, я тоже спать… Вот только до нужника дойти.

Внезапно ход его мысли был прерван тихим свистом, донёсшимся из темноты растворённого окна.

– Кого там ещё чёрт принёс, – проворчал Григорий, высовываясь почти по пояс из окна. – Эй, мужик, ты кто таков будешь?

Человек за окном поднял голову, но света керосинки не хватало, чтобы разглядеть черты лица. Хотя что-то знакомое в скорчившейся фигуре Григорий почуял.

– Подь сюды! Да не вздумай шуметь. Если Петьку разбудишь, я тебе уши оборву, кто б ты там ни был. – Григорий вложил в столь пространное обращение максимум угрозы.

Сидевший у завалинки, наконец, выпрямился.

– Ты, Григорий Фёдорыч, не серчай, не собираюсь я шуметь. – Свет упал на рябое лицо с обвислыми усами и заросшим многодневной щетиной подбородком. Свёрнутый набок нос не узнать было не возможно.

– Никак Новосёлов? Ванька! Ты что ль? – Удивлению партизанского командира не было предела. Он слышал про разные совпадения в жизни, но самому быть свидетелем такого не приходилось. Чтобы два старых боевых командира встретились в одном и том же месте, и в одно и тоже время… Он даже протрезвел слегка. – Рад, что живым тебя вижу. Уж и не чаял такого случая. Давай, влезай в избу…