Нет ничего незаметнее, чем невербальная биография. Ее можно сравнить с тонкой, не фиксируемой зрением тенью или с невидимым нимбом. Она всегда остается с вами. В детской загадке о ней бы сказали так: «Это есть у каждого, но у этого нет имен». Личное зияние, о котором ничто не напоминает. От невербальной биографии происходит любой радикализм, в какие бы вербальные обертки он ни упаковывался.
Восстание не нуждается ни в каких внутренних причинах, можно назвать сотни «революционных ситуаций», не разрешившихся ничем, и десятки восстаний, начавшихся без всяких для того «условий».
За кулисами нигилизма внутри партизана происходит неизъяснимое, невербальное, зовущее. Такой нигилизм не купить, не продать, не спровоцировать, потому что рынок вербален, его вера — информация, его культ — технология. Раб носит в себе лишь проталину невербального. Партизан — это живой колодец зияния. Невербальное, лежащее за пределами любого словоупотребления, и есть родина, к которой он вернулся. Географическое же и этническое отечество, национальный и культурный пейзаж служат фоном вполне вербализуемой биографии, они для партизана только временный компромисс, больше скрывающий, чем говорящий о настоящей Родине.
Цель обреченного искусства — высказать то, что не предназначено для высказывания. «Художественное», т.е. обозначающее границу вербального и невербального, баррикаду, линию фронта. Искусство не так уж ценно, как хотелось бы кураторам Архива, оно — набор паролей, которые нужно запомнить, но еще важнее забыть, иначе вы застрянете на границе, как нерастаможенный груз.
Основатели культов и ниспровергатели династий, охотники на пернатых драконов, революционеры и визионеры поднимались на самые недоступные вершины и трогали снег, он плавился в руках, делался водой, принимал любую форму, утолял жар и жажду. Спускаясь вниз, герои не могли объяснить остальным, что они видели вверху, снег был для остальных невербальным, о нем можно было сообщить лишь иносказательно, «абстрактный» язык партизан, спустившихся с гор, никак не сводился к языку предметному, которым пользовалось большинство. Чтобы дать народу представление о снеге, нужно либо поднять каждого в заоблачную высь, либо изменить привычную погоду, в любом случае, нарушить бытовую норму раба. Партизаны понимали: и то, и другое невозможно. И готовились к новому восхождению. К восстанию. «Меньшинство, видящее белое», передавало весть о восстании с помощью паролей и символов.
Менее высокопарный пример. С каждым случались события, о которых он, по причине опьянения, гипноза, эпилепсии или склонности к лунатизму, знает только от окружающих. Однако эти незарегистрированные памятью события — части вашего прошлого и продолжают в обход вашего сознания участвовать в вашем настоящем. Пространство невербальной биографии отличается от таких состояний обязательным отсутствием свидетелей. У восстания не может быть «свидетелей», только враги и друзья. Но подобные «состояния» могут быть намекающей метафорой, иносказанием.
Невербальная биография первична по отношению к известной нам, записанной памятью. Партизаны знают об этом. Они смотрят из сферы невербального, как из леса, смотрят на остальных, готовясь пустить под откос их поезд. Поезд, следующий по замкнутому кольцу алфавита, от А к Я, по всем станциям словаря.
Собравшийся в партизаны должен спросить себя: действительно ли мне необходим поиск в области невербального или просто я скучаю подражать окружающим, не заняться ли лучше разведением компьютерных вирусов, конным спортом, актерским мастерством? Если необходимость невербального признана, озадачьтесь следующим: что может помочь? Традиция? Но ее можно лишь отчасти реконструировать, нет гарантии, что даже ее фрагменты вы восстановите верно. Культура? Скорее играет роль наркотиков и наручников, мешающих двигаться. Реальная религиозная практика профанирована и создана не вами, это не означает, что она неверна, это означает, что она не может быть вашей. Политическая идеология превращена имиджмейкерами и составителями пособий в фарс, который никогда вас не устроит. Остается один пронзительный ответ — черпающее источник в самом себе, использующее нашу историю, как декорацию для самовоплощения. Восстание — единственная дорога к невербальному. Преступление как искупление. Преступление как наказание.