Держатели всех легальных и нелегальных акций TV надеются, что некритичное восприятие телереальности, которую вы наблюдаете несколько часов в сутки, воспитает в вас такое же некритичное отношение к реальности вообще. Однако радикальное меньшинство поступает наоборот, просмотр ТV заставляет будущих партизан усомниться в «самособойности», «естественности» и «вечности» происходящего с ними в ежедневной жизни. Нет ли у этого пошлого кошмара режиссеров? Нет ли у этих режиссеров спонсоров? Нет ли у этих спонсоров агента, поселившегося в моем черепе, заставляющего меня терпеть, верить и в сотый раз смотреть этот клип? Не убить ли мне этого внутреннего мертвеца? Ответив, вы слышите внутри внутреннего живого, ведущего вас дорогой личного джихада.
В профессиональном рекламном мифе более прогрессивные, т.е. доверяющие телевидению, обыгрывают в ежедневной жизни варваров, еще не воспитанных зрелищем в должной степени.
Эмансипированная дама в очках пользуется только «Анкл бэнс», тогда как ее толстая и некультурная соседка ест все подряд и вообще испытывает предубеждение против улыбчивых старых негров. Тест: какое преимущество подчеркивают очки эмансипированной дамы? Ответ: осведомленность о собственном здоровье. Некультурная не выглядит более зрячей, она просто не знает о своей устранимой в цивилизованном обществе слепоте.
Молодая дочь быстро моет тарелки жидким средством, а отсталая мама пользуется старым (советским?) порошком. Вся сцена повторяет разговор о грязной посуде, председателе Мао и Франции 67-го года в фильме Годара «Китаянка». На что заменены рекламой слова годаровского сценария? У Годара, кстати, ненавидевшего рекламу, не было никакого сценария.
Наконец, вечные идиоты, консерваторы из деревни Виллабаджо (Нидерваль), месяцами не могут отмыть свой противень, потому что не доверяют экрану. В отчаянии, вторгнувшись на территорию более развитых соседей Вилларибо (Одерваль), недоумки посадят их преуспевающие зады на гладкий и чистый, как экран, противень, вымытый правильным средством.
Тест на успех в рекламном бизнесе: допустимо ли (согласится ли покупатель с таким развитием рекламного сериала?) следующее. Вилларибо — никониане, принявшие книжную справу и все последующие реформы, святая вода у них, что называется «разбодяженная», праздничная служба короткая, чтобы побыстрей сесть за стол. Виллабаджо — старообрядцы, святая вода просто дымится, если капли упадут на землю, служба немилостиво длинная. На Пасху староверы все еще поклоны кладут, а никониане давно уже разговляются. Возможное развитие: жители соседних селений отравят, например, друг другу колодцы мышьяком, помоют свои противни и… Так возникнет единоверие, общее село тех, кто остался в живых. Как вы его назовете? Вилламорто?
Насколько ваше продолжение истории о двух противоборствующих группах окажется коммерчески применимым, адаптированным «на российского потребителя»? С какого момента законы сюжета и композиции (Виллабаджо) вступят в неснимаемое противоречие с интересами самой рекламы (Вилларибо)? Теперь вы сами в одной из деревень. Какую вы выбрали? Третью?
Если вас не увлекает предложенная маета, значит, каким-то чудом, вы не совсем потеряны для встречи с внутренним живым.
Реклама восстания как содержания и революции как формы. Реклама реальности, равной самой себе, реальности, обращенной к реальности. При таком раскладе рынок невозможен, потому что невозможна конкуренция. Никто ни с кем не торгует. Цена любых феноменов исчезает, совпадая с их содержанием, месседжем. Цена, собственно, и была выражением расстояния между феноменом и его задачей. Открыть или закрыть вместо «приобрести». Не платите. DONT PAY! — модный лозунг многих левых. Восстание отменяет рекламу, потому что революция делает ее абсолютной, мир революции — это клип, который сам смотрится в себя.
«Настанет день, когда меняется все», и мы наконец узнаем, почему многие из нас любили «ригли-спермент», «дабл-минт» и «джуси-фрут» или как его там? Немногие вырвут у многих эту тайну вместе с их отравленными рекламой сердцами и прочтут в их сердцах оргвыводы, столь же неприятные, сколь полезные для большинства.
Анархизм