Аналогичный мир – 2

— Спасибо, доктор, неплохо. Сплю хорошо, — Рассел помедлил, повертел незажжённую сигарету. — Можно спросить?

— Да, разумеется.

— Эти парни, что приходят делать уколы, спальники… вы ведь это сделали специально, доктор. Зачем?

Жариков не спешил с ответом, и Рассел стал отвечать сам.

— Зачем вам моё унижение, доктор? Ведь именно этого вы хотите, не так ли? Я не могу понять: зачем? Хотя… сломать человека, подчинить его не через физическое, а через нравственное страдание. Это понятно. Но цель… — Рассел пожал плечами и замолчал.

— Инъекции они делают хорошо?

— Да. Вполне квалифицированно. Как вам удалось их так… выдрессировать?

— Вы употребили не тот глагол, — Жариков смягчил слова улыбкой. — Обучить.

Рассел дёрнул головой.

— Нет. Дело в том, что спальники панически боятся врачей. И особенно всего того, что связано с процедурами. От одного вида шприца… — он не договорил и махнул рукой.

— Почему?

— Вы, — Рассел твёрдо посмотрел ему в глаза, — вы ведь знаете. Вы прочитали те книги.

Он не спрашивал, а утверждал. Жариков, сохраняя доброжелательную улыбку, кивнул. И Рассел продолжил:

— Деформация сперматогенеза построена на инъекциях, весьма болезненных. Это формирует стойкий рефлекс. Отрицательное, ещё лучше болевое подкрепление всегда эффективнее. Наказание, — он усмехнулся, — всегда значимее награды. Вы ведь это знаете, доктор, а про рефлекторные реакции и их формирования не мне вам объяснять.

— Да. В чём-то вы правы. Но болезненный характер деформации в литературе не упомянут.

— Этому не придавали значения, — буркнул Рассел и закурил.

— Скажите, Рассел, ваш отец в своих исследованиях применял анестезию?

— Нет, — помимо воли Рассела в его голосе прозвучала отчуждённая горечь. — Он предпочитал естественную реакцию. Эксперимент должен быть чистым, — Рассел поглядел на Жарикова и энергично замотал головой. — Нет, доктор, он не был садистом. В клиническом понимании. Он… он — учёный, для него наука, научные интересы были превыше всего. Он не причинял страданий просто так, из прихоти. Он… — Рассел смял сигарету. — Я думаю, он даже не замечал чужих страданий. Если они ему не мешали.

Жариков кивнул.

— И ваших?

— Да, — Рассел резко встал, прошёлся по комнате и снова сел. — Учёный должен быть жёстким. Без жёсткости… мягкотелому в науке делать нечего.

— Жёсткость или жестокость? — мягко уточнил Жариков.

— Да, — Рассел тряхнул головой. — Вы правы, доктор. Я думал об этом.

— И что же? — искренне поинтересовался Жариков.

— Я не могу найти эту грань. Вернее, она между теорией и её применением. Открытия, ставшие основой оружия… Это наука, великолепная наука. И смертоносное применение. Разве учёный несёт ответственность за использование результатов своего труда? Тем более… всё может стать оружием. Мастер изготовил, нет, создал, великолепную хрустальную вазу. В пылу ссоры ревнивый муж ударил этой вазой жену по голове и убил её. Ни ваза, ни её творец не виноваты. Тем более, что ваза сама погибла, разбившись о глупую головку. Разве не так? Оружие и его применение — это деяния других людей, и ответственность должны нести они.

— Скажите, а были… отказавшиеся создавать то, что потом использовали, как оружие? — задумчиво спросил Жариков.

— Слабаков везде хватает, — пожал плечами Рассел. — Были, конечно. Некоторые, — он насмешливо фыркнул, — до самоубийства доходили. До попыток. Откачивали и ставили лаборантами. Либо ты работаешь в полную силу добровольно, либо тебя заставят это делать необходимым принуждением.

Жариков с интересом отметил, что интонации сменились, стали… заученными. Или внушёнными. Даже лицо изменилось, стало малоподвижным. Кажется, приближаемся к блокам. Надо чуть-чуть отступить.

— Да, проблема использования открытия и ответственности — очень интересна. Я знаю одного молодого человека, он любит рассуждать на подобные темы, его бы это заинтересовало.

— Вот как, — Рассел улыбнулся, снова став прежним. — Хотя… Об этом только и рассуждать в молодости. Пока нет личной ответственности.

— А как решал эту проблему ваш отец?

Рассел по-прежнему с улыбкой пожал плечами.

— Для него этой проблемы не существовало. Для него была только наука. Всё остальное… где-то там, отдельное, несуществующее, воображаемое. Допустимо, если не мешает. Для науки отец жертвовал всем.

— И вами? — грустно спросил Жариков.

Рассел запнулся, замер.

— Откуда… — он судорожно сглотнул, — откуда вы это знаете?

— Свидетели есть всегда, — пожал плечами Жариков. — Живы люди, помнящие вашего отца, слышавшие о нём.

— Вы говорите об объектах? Спальниках?! — догадался Рассел. — Да, конечно, отец много работал в питомниках, но об этом они знать не могли!

— Знали другие и говорили при них, не стесняясь, — просто объяснил Жариков.

— Да, я должен был это сообразить, — кивнул Рассел, — но я не думал, что это… что это настолько известно. Чёртовы болтуны! Да, всего не предусмотришь. Ни черта не знают, не понимают, но треплются, не думая, о чём, и не глядя, при ком, — он вдруг выругался и тут же виновато улыбнулся. — Извините, доктор, но… но мне бы не хотелось об этом, сегодня я к такому разговору не готов.