Аналогичный мир

— Я рада, что вам так понравилось. Я сама его делала. Вы так работали, что я решила вас угостить чем-то особенным, необычным, — у нее был мелодичный, очень красивый, но какой-то неживой голос.

— Да, мэм, спасибо, мэм, — невнятно пробормотал Андрей, пятясь к Эркину.

Она негромко переливчато засмеялась.

— А пили вы томатный сок. Но… но неужели вы никогда его не пробовали? Удивительно! Вы довольны обедом?

— Да, мэм, мы пойдём, мэм, — тихо сказал Эркин, нашаривая ручку двери.

— Я очень рада, — повторила она и совсем тихо, почти шёпотом сказала: — До свидания.

Эркину наконец удалось открыть дверь, и они выскочили во двор.

Только на третьем бревне Андрей смог высказаться.

— Ну не фига себе!

— Мг.

— Нет, скажи, как подобралась. Ведь ничего не слышали. Или она там так и сидела с самого начала?

— А я откуда знаю?

— И чего вылезла?! Мы и так уже уходить собирались. И лампа зачем? День же. И солнце.

— Это-то понятно.

— Так объясни.

— А чтоб мы её не разглядели. Когда против света, лица не видно.

— Ч-чёрт, верно. Видеть видели, а узнать не узнаем. Ну ладно, а вылезла тогда зачем?

— Да фиг с ней. Если о всех беляцких причудах думать… А обед был хороший.

— Это да. Всегда бы так кормили.

— И всегда так работать?

Андрей засмеялся.

— Тоже верно. Смотри. Всего один остался. Но зато не меньше грузовика тут вывалили. Ну, пошёл?

— Пошёл.

Жара незаметно, совсем незаметно спадала. Просто солнечные лучи уже не жгли, а грели, стало легче дышать, разлитый вокруг свет уже не резал глаза, и не сразу высыхал пот, холодя тело.

— Всего ничего осталось.

— Вперёд не заглядывай, труднее будет.

— Знаю.

Медленно остывающее солнце сползает за дома, в тени становится прохладно. Они продолжают работать в прежнем ритме, но близящийся конец работы отпускал подавляемую усталость. Каждый удар топора, оставаясь сильным и точным, требует теперь больших усилий. Но со стороны это прежние ловкие быстрые движения.

Уложены последние поленья, подобраны щепки. Они заносят козлы, Эркин укладывает на место пилу и топор. Андрей оглядывает сумеречный сарай.

— А здорово ты его обиходил. Я помню, какой развал был.

— Мг, — у Эркина нет уже ни сил, ни желания что-то выдумывать. Да и конечно, если он сам помнит все дома города, где ему пришлось работать, все закоулки станции и рынка, то почему у Андрея будет по-другому? Понял, так понял.

Они выходят, Эркин затворяет дверь, надевает и застёгивает рубашку, и они не спеша оглядывают двор. А ведь и не скажешь, что с утра тот был завален брёвнами. Только, как и утром, в центре стоят женщины, хозяйки. И они идут к ним. Выпрямившись. Хотя больше всего хочется сейчас лечь, распластаться и закрыть глаза, и чтоб ничего больше не было. Но по неистребимой привычке скрывать усталость, как боль, они идут твёрдо и ровно.

— Принимайте работу, — Андрей улыбается непослушными отяжелевшими, как и всё тело, губами.

Кто-то, вроде не Женя, но Эркину уже неважно кто, протягивает им деньги. Он берёт после Андрея три радужных четверных кредитки, складывает их и прячет в нагрудный карман.

— Спасибо, мэм. Всегда к вашим услугам, мэм, — благодарит Андрей.

— Спасибо, мэм, — повторяет за ним Эркин.

И уходят они вместе, как пришли утром, закрывая за собой ворота.

На улице Андрей останавливается, и Эркин по инерции чуть не налетает на него.

— Однако попахали мы сегодня, — тихо смеётся Андрей.

И Эркин невольно ухмыляется в ответ.

— Руки как не мои.

— Ага. Завтра, как думаешь, на станцию?

— Если проснусь, — Эркин сводит и разводит лопатки.

— К утру жрать захочешь, проснёшься. Ладно, я пошел. Бывай.

— Бывай.

Вечерний двор наполнен голосами. Эркин вошёл уже через калитку и, как всегда, не глядя по сторонам, прошёл в дом. На лестнице он дважды спотыкался, цепляясь носками кроссовок за ступеньки.

Женя обернулась к нему от плиты.

— Накормили, — опередил он её вопрос, непослушными пальцами вытаскивая деньги. — Вот, возьми.

— Чаю хоть выпей.

— Нет, — мотнул он головой. — Нет, Женя. Умоюсь и лягу. Ничего больше не надо.

Она хотела что-то сказать, но увидев его лицо — он перестал за ним следить — промолчала.

В кладовке было темно и прохладно. Эркин вытащил постель, развернул её и стал раздеваться. Да, обмыться, смыть засохший пот.

— Эркин, — позвала его Женя.

Он послушно вышел и оторопело заморгал. Когда она успела вытащить таз? И ковш с водой на табурете рядом.

— Грязное клади сюда. И трусы давай, Алиса в комнате. — Женя говорила негромко, но голос её не допускал возражений, и он не мог не повиноваться. — Становись в таз, оболью тебя. А теперь просто намылься… прямо ладонями… повернись спиной, я намылю… Давай-давай, пот смоешь. Ну вот. И ещё раз оболью. Вытирайся. Иди ложись.

— Спасибо.

— Иди-иди. Я тебе холодного чаю принесу.

Но когда она заглянула в кладовку, он уже спал, раскинувшись и еле слышно постанывая во сне.