Амур широкий

Было такое дело. Когда Пиапон услышал о нападении белокитайцев, о событиях на КВЖД, он собрал охотников и горячо говорил, как настоящий оратор: «Они напали на нас. Хотят, как мне в районе сказали, отобрать у нас какую-то железную дорогу. Не знаю я, что это за дорога, видеть не видел. Но я знаю другое: они хотят захватить наши земли, наш Амур, нашу тайгу. Опять вернутся в тайгу злодеи-хунхузы, будут убивать охотников, отбирать у них добычу. Советская власть изгнала подлых тварей — маньчжурских и китайских торговцев. А теперь белокитайцы хотят вновь их возвратить на Амур, хотят опять посадить на нашу шею. Нет, этому не быть! Я заряжаю свою винтовку, и как только позовут — пойду на войну. Я не хочу, чтобы вернулись хитрые торговцы!» — «Мы тоже не хотим!» — ответили охотники и стали расходиться.

Удивленный Пиапон спросил их, куда уходят. «Как куда? — в свою очередь удивились охотники. — За берданками пошли, заряжать будем, ждать будем, когда позовут на войну». Конфликт на КВЖД быстро ликвидировали, и охотникам вскоре пришлось разрядить берданы.

Да, горячился Пиапон, но никак не может вспомнить, говорил он тогда или нет о том, как белогвардейцы пороли его и Холгитона.

— Ты не вспоминай об этом, стыдно, — сказал он. — Митропана я сам попрошу, он тебе поможет.

— Хорошо, так я и думал. А брата своего не попросишь, чтобы доски дал?

— Нет, не попрошу. Вон он идет, сам поговори.

Располневший, седоголовый Полокто важно подошел, поздоровался и опустился рядом с Холгитоном.

— За лето построишь? — спросил он старика.

— Досок нет, а то бы построил.

— Столько людей, долго ли их напилить.

— Пила только у тебя, а ты такой…

— Ты прямо говори.

— Хитрый.

— Иди, возьми пилу и пили доски. И не обзывай.

— Сам просил прямо говорить, чего обижаешься?

Пиапон усмехнулся, но не проронил ни слова, он давно уже не разговаривает со старшим братом. Очередная ссора произошла из-за третьей жены Полокто. Если бы Пиапон не был председателем сельского Совета, он сквозь пальцы смотрел бы на женитьбу старшего брата: какое ему дело, которую жену приведет Полокто домой? Но он — советская власть в стойбище, а она говорит, что нельзя одному охотнику иметь двух жен, А Полокто притащил в дом молоденькую третью жену. Как же Пиапон мог остаться в стороне? Он вызвал брата в контору и при всем народе крепко поговорил с ним. Рассказал о первом туземном съезде, который прошел в Хабаровске, какие решения там приняты: нельзя две жены — и все. Полокто, конечно, отбивался, сердился, но не очень: в конторе было много охотников, при них не очень-то раскричишься. Но вечером он сам явился к Пиапону на дом и тут уж не стал сдерживаться. Чего только не наговорил Полокто в тот вечер! На следующий день Пиапон сел в оморочку и поехал в Мэнгэн, откуда родом была молодая жена брата. Заехал он к ее родителям и побеседовал с ними.

— Зачем вы отдали дочь? — спросил он.

— Что, нельзя? — в свою очередь спросил отец.

— Он ведь старик, вы погубили свою дочь.

— Всегда так женились, мало разве молоденьких живут со стариками?

— Раньше так было, теперь нельзя, советская власть не разрешает это.

— Что это за власть, которая женщинам не разрешает замуж выходить?

— Пойми ты, молоденькую дочь отдал за старика, который имеет уже двух жен, двух сыновей и много внуков…

— Это ничего. Полокто еще мужчина сильный, еще может детей иметь. А дочь наша нисколько не хуже его старых жен, может, даже лучше.

Пиапон со злости плюнул и хотел уже уходить. Хозяин фанзы продолжал:

— Он много денег заплатил, щедро…

— Тори, выходит…

— А как же! Это ты, Пиапон, один такой на весь Амур умный, дочь без тори отдал.

— Ты знаешь, советская власть не разрешает продавать дочерей!

— Опять советская власть! Всюду теперь только и слышишь, то нельзя, это нельзя, все не позволяет советская власть. А я думаю так: советская власть разрешает, а такие люди, как ты, которые стали дянгианами, сами выдумываете всякие запреты.

— Тебя и Полокто могут судить. Вы нарушили чакон.

— Выдумываешь ты, Пиапон, советская власть сама все продает за деньги, почему она не разрешает нам, родителям, продавать собственных дочерей? Мы вырастили, кормили, поили, это наша дочь, захотели мы ее отдать замуж за хорошего человека — и отдали. И деньги взяли. Что тут плохого?

— Муку, крупу, сахар, наконец, собак, свиней можно продавать, но как дочь родную можно продавать?! Понимаешь ты — дочь родную? Она ведь не собака, не свинья, она человек!

— Она дочь, женщина. Она родилась, чтобы уйти в другой дом, она будет рожать людей для другого рода, вот потому и продается. Ты всегда был умником, Пиапон, все выдумываешь…

— Ну, посмотришь, выдумываю я или нет.

— Пугаешь?

— Нет. Поумнеешь и посмотришь. Мы все скоро поумнеем…

— Куда нам. Это тебе еще умнеть.

— Так сколько стоила твоя дочь?

— Ах, какой ты надоедливый человек, а еще слывешь на весь Амур умным.