Амундсен

Для победоносного военачальника бесконечные парады входили в обязанность. А Руал Амундсен не хотел, как Фош или — еще более близкий — Фритьоф Нансен, мириться с требованиями и ожиданиями общества [115]. Не хотел брать на себя иных обязательств, кроме тех, какие возлагал на себя сам. Не попадался в ловушки, был по-прежнему суверенным, независимым. Поэтому он мог ошеломить и внушить уважение, но вдобавок выглядел человеком, у которого есть что скрывать, есть что-то на совести.

В письме Гудрун и Роберту Маус полярник объясняет свое инкогнито нежеланием «связываться с газетчиками». И добавляет: «Кроме того, совершенно незачем, чтобы кто-то прознал, откуда я приехал». Приехал он из Лондона. И старался кое-что скрыть. Побывав в гостях у замужней женщины, он подобно большинству мужчин чувствовал необъяснимые уколы совести.

«Девочкам очень нравятся здешние места и чудесный свежий воздух, и они шлют дяде Хокону и тете Адельхейде большой-пребольшой привет», — пишет полярник своему сиэтлскому агенту. В Свартскуге он проводит несколько недель, целиком отдаваясь роли деда для своих сибирских дочек. Все сиэтлские дела он препоручил Хаммеру, которого «без малейших колебаний» намерен сделать «генеральным директором» экспедиции. «Я целиком и полностью Вам доверяю и высоко ценю Вашу мудрую дальновидность», — твердит он во время долгой разлуки этому американцу датских кровей.

Пока девочки в окружении светловолосой свартскугской детворы сидят за школьной партой, у полярника хватает времени обдумать новый план, связанный с аэропланом дальнего действия, который Леон уже заказал для него в Нью-Йорке. Уединившись на Бунне-фьорде, вдали от всех, братья вновь строят планы. Море за окнами сковано льдом, повсюду еще лежит снег. Склоны гор, подступающие к двум особнякам, до того обрывисты, что по своей воле зимой там никто не ездит. Два устрашающих сенбернара с романтическими кличками — Ромео и Джульетта — стерегут Ураниенборг. Никто знать не знает, что у Бунне-фьорда проживает некий г-н Гравнинг, а на самом деле Руал Амундсен. И замыслы его известны опять-таки одному Леону. Речь идет о Северном полюсе. Но кое-что напоминает и о полюсе Южном, о том, как тринадцать лет назад разрабатывался стратегический план. Они составляют текст заявления для прессы, прячут в конверт и запечатывают. Этот конверт будет храниться у Леона.

Только в день отъезда, 17 марта 1922 года, жители Христиании прочитают большие интервью полярника, который впервые с лета 1918 года побывал на родине. «Ставангер-фьорд» провожает в гавани куда больше народу, чем обычно. Однако национального героя у трапа не видно; он украдкой поднялся на борт еще в девять утра.

В половине одиннадцатого к нему в каюту заходят с прощальным приватным визитом Гудрун и Роберт Маус. Только сейчас он может передать им привет от проживающей в Англии сестры. Руал Амундсен состоит с норвежской родней Кисс Беннетт чуть ли не в «свойстве» — для взрослых он близкий друг, для детей — «дядюшка Добряк».

Хотя Леон и в этом вопросе предельно лоялен, г-жа Беннетт вряд ли представляется ему желанным решением личных проблем брата. Собственная Леонова жена — личность яркая, с твердыми принципами. Им обоим хочется видеть полярника в соседнем доме у Бунне-фьорда устроенным, с законной женой и родными детьми.

Лишь когда около полудня «Ставангер-фьорд» отвалил от пристани, людская толпа наконец-то увидела на капитанском мостике Руала Амундсена. «Он снял пальто и, обнажив голову, принимал дань уважения и восторга, — пишет репортер «Дагбладет». — Теперь все могли рассмотреть его характерное угловатое лицо. Новая волна оваций, оркестр заиграл "Да, мы любим край родимый" [116], и он взмахнул рукой, посылая городу последнее прости». Так родная страна в конце концов на минутку увидела своего великого сына.

«Что ни говори, получилось красиво, — удовлетворенно и чуть насмешливо пишет он Леону с борта «Ставангер-фьорда». — Полярник машет рукой с самой верхушки капитанского мостика, а внизу восторженно аплодирует молодежь. Если и дальше все сложится так хорошо, можно рассчитывать на успех». В виду норвежского берега трансатлантический пароход прокладывает себе путь меж контрабандистских суденышек, которыми тогда, во времена сухого закона, кишмя кишели прибрежные воды, и выходит в открытое море.

В списке пассажиров первого класса, включавшем двадцать две фамилии, значилось также: Омдал Оскар — Христиания. Пилот был на месте. Недоставало только крыльев.