Амундсен

Участники-норвежцы, за исключением Начальника, один за другим выехали этой зимой в Рим, чтобы пройти необходимую подготовку и научиться маневрировать дирижаблем. Однако в гигантском эллинге на аэродроме Чампино норвежцы чувствовали себя как растерянные пигмеи.

Полковник Нобиле заранее оговорил, что в перелете будут участвовать не более шестнадцати человек и пятеро из них — его специально обученная команда. Рядом с этими воздушными асами норвежцы чувствовали себя изрядно обойденными. Зачем обучать лыжников-норвежцев, если итальянцы уже в совершенстве освоили воздухоплавание?

Среди полубезработных северян быстро ширилось недовольство лидерством Нобиле. Несколько раз они едва не садились на поезд, готовые уехать домой, махнув рукой на дирижабль и на перелет.

Альтернативный план Ялмара Рисер-Ларсена базировался на полной конфронтации. В конфиденциальном послании руководству в Осло норвежец-заместитель пишет 13 марта из Рима: «Если категорически отклонить требования итальянцев, то, по словам самого Нобиле, итальянское правительство в результате только запретит своим людям участвовать в перелете. К этому я давно готов и подобрал достаточное количество норвежцев на все посты для перелета в Англию, где можно доукомплектовать норвежский экипаж англичанами».

Именно Рисер-Ларсен устроил так, что по пути на север экспедиция завернет на Британские острова. И в первую очередь именно он настаивал, чтобы участников-норвежцев было как можно больше. Кроме того, заместитель позаботился собрать на Шпицбергене максимально лояльный Амундсену экипаж, ибо учитывал вероятность, что в данной ситуации можно будет отослать итальянцев из Кингсбея на родину и осуществить перелет на Аляску силами норвежцев.

Взаимопонимание между норвежцами и итальянцами отнюдь не внушало бодрости, и отчасти виной тому были, безусловно, языковые сложности. Полковник Нобиле в общем-то пытался разрешить эту проблему. Чтобы переводить газеты и специальные материалы, он нанял в Риме на фабрику собственного переводчика — молоденькую датско-норвежскую студенточку Лису Линдбек, которая раньше временно заменяла секретаршу в норвежском посольстве. Она опекала норвежских парней, когда они приезжали в Рим, — так, может, сумеет и наладить контакт между нациями?

В середине февраля Рисер-Ларсен, качая головой, докладывает д-ру Томмессену: «Несколько дней назад Нобиле намекнул, что хочет взять на Шпицберген своего норвежского личного секретаря, барышню Линдбек, в качестве переводчика. Я сделал вид, будто не понял его, — чтобы не говорить, как смехотворно это будет выглядеть». Норвежцы считали инициативу Нобиле не просто «по-бабски» смешной, но подозревали в ней хитрый план втереться в сомкнутые ряды: «Омдал сказал, что слышал то же самое; она наверняка будет доносить Нобиле о наших разговорах».

На Шпицберген Лиса Линдбек не попала, но продолжала работать у Нобиле. Эта барышня, впоследствии снискавшая известность антифашистскими репортажами, рисует в книге воспоминаний «Пылающая земля» весьма привлекательный образ своего итальянского босса: «Я сразу же прониклась к моему начальнику большой симпатией, и у меня никогда не было повода пересматривать это впечатление. В свои сорок лет он выглядел прекрасно — почти классический красавец с чистыми, благородными чертами, вдохновенными карими глазами и высоким, ясным лбом». Барышня Линдбек интересовалась мужчинами. Среди норвежцев она «ближе всего познакомилась с симпатичным механиком Оскаром Омдалом».

Переводчица недвусмысленно свидетельствует и о высоком авторитете, каким директор Нобиле пользовался у четырех с лишним сотен своих подчиненных: «Поголовно все на фабрике знали, что Нобиле не фашист и что в министерстве авиации у него много противников».

Кстати, в Италии находился тогда еще один способный к языкам норвежец — молодой, энергичный, непоседливый поэт Нурдал Григ[162]; он сообщил главному редактору Том-мессену, что готов немедля занять пост экспедиционного журналиста вместо Фредрика Рамма, который, по его мнению, рано или поздно струсит. Поэт был совершенно уверен, что Рамма что-нибудь да подкосит, и потому стратегически водворился в захолустной Венеции, терпеливо дожидаясь призыва в новое время. «Венеция теперь ничего не значит, — пишет он брату, — город, населенный фашистами и английскими старыми девами, можно обожать лишь в силу смехотворного предрассудка. Бог весть, может, в перелете "Норвегии", в этой экспедиции, на которой стоит ярчайшая печать 1926 года, им хотелось не просто пройти над ледяными просторами, а понять, куда же показывает стрелка компаса, — новые миры прежде старых».

Нурдала Грига не призвали в новый ледовый мир. Увы. Может статься, как раз этот невероятно оптимистичный поэт и спас бы «Норвегию» от ее прозаического фиаско.