Амулет Паскаля

Я молчала. Я действительно не знала, что об этом думать. Просто молчала и смотрела на мсье Паскаля. Возможно, этому чудаку не дают покоя лавры Деда Мороза по прозвищу Йолопуки, который живет в Лапландии и зимой переписывается с детьми?..

— Теперь, когда вы все знаете, — продолжал он, — настало время для вашего следующего задания. Я не случайно попросил матушку Же-Же прислать вас сюда…

Вот оно как, обиженно подумала я, давление матушки — маленькая хитрость, чтобы отправить меня сюда с подносом! А мифический звонок по несуществующему телефону — уловка старика, чтобы проверить, загляну ли я в монитор! Какое коварство!

— Какое коварство с вашей стороны, мсье! — сказала я. — Неужели нельзя было действовать прямо? Клянусь, больше ни единого кнедлика из ее рук не съем!

— Не будьте так жестоки, старушка этого не перенесет! — усмехнулся он. — К тому же ничего страшного не произошло. Я хотел проверить, заинтересуетесь ли вы моей работой. А именно, заинтересовались бы вы настолько, чтобы помочь мне разгрести эту кучу писем?

— То есть? — не поняла я.

— То есть я хочу, чтобы вы взяли несколько писем и написали ответ.

— От вашего имени, мсье?!!

Моему удивлению не было предела.

— Да. Я проверю и, если все будет хорошо, — просто подпишу.

— Но, мсье… — попыталась возразить я, — я никогда этим не занималась. Я не знаю, как отвечать на такие вопросы.

— Ну, согласитесь, вы ближе к детству, чем я, — начал убеждать мсье Паскаль. — Вы втянетесь очень быстро. Единственное условие — не халтурить!

— О, мсье, я согласна жарить вепрей, разливать вино и разносить шарики на ужинах! А еще я могу стирать, шить, гладить и вышивать крестиком! Но быть секретарем! О! Мы так не договаривались.

— А мы и не договариваемся! — нахмурился старикан. — Пока вы здесь — выполняйте. В конце концов, я вам плачу.

Он был прав. Я прикусила язычок.

— Хорошо. Попробую. Но предупреждаю — мои эпистолярные способности далеки от идеала.

— Посмотрим.

Он отобрал пачку писем и протянул мне.

Я покорно взяла. А что было делать?

Вчера вечером я так же взяла тот зеленый блокнот, сегодня — письма.

— Дорогой хозяин, — безнадежным тоном произнесла я, уже собираясь закрыть за собой дверь, — имейте в виду, если завтра вы заставите меня сделать аранжировку сороковой симфонии Моцарта под хард-рок — я точно откажусь!

И поспешила закрыть дверь, успев услышать его ехидное: «Посмотрим!»

3

Я поднялась к себе и бросила письма на кровать.

Мне хорошо думается, когда я хожу. Решила прогуляться по городу, заглянуть в окно школы: подслушать, что говорит детям Иван-Джон, а потом мы вместе зайдем чего-нибудь выпить в деревянное бистро. Подсознательно я просто тянула время. С меня было достаточно всякого чтения! А тут еще надо поработать головой, что-то ответить — неизвестно кому и зачем.

Я вышла на улицу через черный ход, гордо проследовав мимо кухни, где матушка Же-Же, забыв о давлении, что-то весело напевала себе под нос.

Как всегда в это время, которое здесь не называли «сиеста», улицы были тихи и пусты. Я уже к этому привыкла, но сейчас почувствовала легкое раздражение, которое нарастало по мере приближения к городскому фонтану. Приступ мизантропии. Мне вдруг стало слишком тесно на этих улицах, среди этих кукольных коттеджей (вспомнила тот дневник и сама удивилась: действительно «домики для Барби»!). Я подошла к школе. Школа — это громко сказано: одноэтажное здание в два класса для детей разного возраста. Как я уже поняла — старшие дети отправлялись учиться в колледж, а младшим преподавали предметы всего несколько учителей-многостаночников, типа Ивана-Джона. Через открытое окно я видела, как он ходит взад-вперед по классу и… пересказывает Гомера.

На какое-то мгновение все это показалось мне фантасмагорией: школьный двор, усыпанный яблоневым цветом, яркий свет и темный квадрат приоткрытого окна, длинные, как волны океана, строки «Одиссеи». Я прислонилась к стволу, и на меня тут же посыпались лепестки: яблони отцветали. Голос затих. Иван-Джон заметил, что я стою под деревом, крест-накрест обхватив плечи руками. Можно было подумать, что пошел снег и мне холодно. Видимо, он так и подумал, глядя, как на меня осыпаются лепестки. Его взъерошенная голова в темноте окна напоминала полотно какого-нибудь голландского художника эпохи Возрождения. Вдруг я подумала, что так оно и есть, что это — именно портрет, картина, застывшее мгновение, в котором движутся только эти лепестки, осыпающиеся с дерева. А еще я подумала, что всегда так бывает: кто-то — в окне, ЗА окном, а кто-то стоит ПО ТУ СТОРОНУ — под деревом.

Это две разные картины, в двух взаимоисключающих цветовых гаммах.

Иван-Джон, не отводя от меня взгляда, взял со стола смешной медный колокольчик и покачал им над головой: конец урока. Десять учеников захлопали партами…

— Знаешь, когда я смотрела на тебя из сада, — сказала я, — мне показалось, что на следующем ужине шарик вытащишь именно ты… Не знаю почему, но это было так четко, так ясно. Так неотвратимо.

— Я уже ненавижу эти ужины! Не напоминай.