В деннике пахло свежим сеном и конским потом. Солнечные лучи проникали в светлое помещение через большое отверстие в каменной стене, яркими бликами ложились на золотисто-буланый круп кобылицы. Ее безупречное, совершенных форм туловище покоилось на точеных тонких ногах в белых чулках. В ожидании очередной проездки длинный пушистый хвост, более светлого тона, был по-восточному подвязан. Повернув в пол-оборота сухую голову с широкими ноздрями и большими глазами с фиолетовым отливом, кобылица сторожко навострила маленькие уши, радостно заржала навстречу вошедшим, заметалась в стойле…
— Ну-ну! — вырвалось у Захария. — Вот так красавица…
— Три локтя без двух пальцев в холке! А резвости — нехобычайной; ни один из моих наездников угнаться за ней не может. Горяча, не приведи господь!.. Третий год шалунье, под седлом уже ходит, а все непокойна! Чуть что не по ней, на дыбы! — с отеческой нежностью говорил князь Григор.
— Уступи ее мне! — повернулся к коневоду правитель. — Для племянника…
— Не могу и не заставляй меня, государь! В дар коня готовлю… такой высокой особе, такой…
Захарий, сразу догадавшись, шепнул на ухо (кругом стояли наездники и конюхи):
— Царице?
Григор, не раскрывая зажмуренных глаз, со счастливым видом закивал головой. Правитель развел руками:
— В таком случае едем завтра же табуны твои смотреть, Григор! Авось и там пригодных коней себе сыщем…
С левой стороны ущелье Хачингет отграничено крутой каменной грядой с осыпями и густым перелеском, с торчащими кое-где светло-серыми скалами. Правый, более отлогий склон долины в низинах и на предгорных полянах был покрыт густой травой, с пятнами алевших горных маков. Выше тянулись дубравы, которые зелеными волнами заливали ущелья Арцаха до Арранских степей. Еще выше располагались субальпийские луга, с травостоем в человеческий рост, а далее, до макушек синих гор, поднимались обширные летние пастбища. По дну ущелья стремился поток, кропя алмазными брызгами чернеющие в мутной пене валуны. Вниз по всей долине реки виднелись селения, окруженные садами и виноградниками.
До горных лугов, расположенных в верховье реки, где паслись косяки, путь предстоял немалый. Выехав спозаранку из Хоханаберда и в полдень передохнув под сенью дубов, путники лишь к вечеру добрались до стойбищ.
Навстречу правителю Армении двигался конный отряд табунщиков всех кочевий, с седобородым Мисаком-кэри во главе. Полвека почти числился строгий старик главным табунщиком князей Хаченских, и не было почетнее его человека на пастбищах Арцаха. Подъехав, табунщики спешились и продолжали путь, держа коней на поводу. Захарий первый громко приветствовал славных коневодов и, в свою очередь спешившись, пошел по луговине, беседуя со старым табунщиком. Рядом, с улыбкой, вышагивал князь Григор. За ними — остальные сопровождающие. Шествие достигло стоянки, где всех встретил оглушительный лай сторожевых псов. От стоянки тянуло шашлыком, который уже начали готовить княжеские повара, высланные заблаговременно из Хоханаберда.
…Пока князь Григор похвалялся золотой кобылицей и потчевал державного гостя, выборные ходоки из предгорных, наиболее разоренных нашествием и поборами господскими селений, уже стекались к большому селу, что стоит у выхода реки Хачингет на Утикскую равнину. Вскоре почетные старики из ходоков собрались в центре селения, на обширном дворе Серопа.
Хозяин дома начал говорить первым:
— Кто из вас, братья, припоминает мое хозяйство в прежние годы? Два плуга выходили весной в поле с моими старшими сыновьями, отару в триста овец стерегли младшие, и я сам вывозил на летовку ежегодно пятьдесят ульев…
— Кто этого не помнит, Сероп-джан? Пожалуй, самым имущим человеком в селе ты был, — поддакнули соседи.
Нахмурив седые брови, Сероп продолжал:
— Побогаче меня были люди… Но дом мой как полная чаша стоял в те времена, и радовался я, на своих внуков глядя. А теперь что? Сына Мацака — лучшего чабана в округе — убили проклятые дейлемиты, двоих старших в плен навсегда увели, все мое имущество разграбили. Бедняком я остался, с сыном младшим. А кто об этом думает? Разве не приходит каждый день танутер[17], не напоминает о моей задолженности ишхану, не требует сына на барское поле, а тер-Саргис разве согласится уменьшить свою десятину церковную?!
— Воистину так, Сероп, воистину! — закричали сразу со всех сторон. — Нет мочи больше терпеть, не дают господа нам вздохнуть, подняться после разорения вражеского.
Сероп поднял руку, восстанавливая порядок.
— Так вот, братья, наслышаны мы ныне, что в Арцах прибыл сам великий государь Закарэ. Знаем мы и то, что в областях, что поближе к Ани расположены, он освободил людей на два года от всех податей, десятин и от барщины господской. А вот о нас он и не подумал…
— Далеко мы от Ани живем, Сероп-джан, — молвил сосед Парон.
— А ишхан Григор и его управитель Богос близко находятся, — прошептал боязливый Вачаг.