Амфитрион

Вернувшись на Новый Арбат, Митя быстро собрался и, тщетно попытавшись выспаться, рано утром следующего дня позвонил в кассы British Airways и заказал билеты в Лондон. Митя не любил нематериальные интернет-билеты и получал прямо-таки доисторическое удовольствие от прохода через стойку с элегантными аэроклерками. На сей раз это предприятие немного нервировало его, ведь ему предстояло миновать иммиграционный контроль с новым лицом, и, несмотря на то, что идентификационный процесс теперь был полностью сориентирован на узнавание его генов (а в них, как надеялся Митя, приключение на отмели Масок ничего не изменило), совсем расслабиться он не мог. Потому и билеты он взял не на завтра, а с некоторой отсрочкой.

12. Гиляровщинка

«Я хочу написать книгу, сюжет которой уже придумал. Единственное, что для этого надо, – писать ее безостановочно, вкладывая в процесс не больше сомнений, чем в перепиливание дерева, разве что больше труда».

Из Митиного блокнота

Митя, из-за хаотического рабочего графика пересевший за руль, вынужденно прохлаждался в безнадежной пробке. Затор сковал его на подъезде к Рождественскому бульвару по внутренней стороне Садового кольца, возле «Театра-студии барочной пьесы». Чтобы хоть как-то скоротать время, Митя нервно чирикал в блокнотике – со времен учебы и стажировки у него появилась привычка носить в каком-нибудь кармане блокнот Moleskine, удобно перехватываемый резинкой. Уже давно он понял, что идеи и слова, приходящие в голову в неподходящее для работы время, как назло, самые ценные, и быстрота их выветривания прямо пропорциональна этой ценности. Потеряв в громокипящем безмолвии города пяток идей и десяток-другой тысяч слов, Дикий сдался и обратился к записным книжкам, которые называл «запасными».

Чего только не было на линованых страничках! Вот, скажем, повстречался ему бородатый мужичище с волосатыми руками, нежно обхвативший изрядно изданную кичеватую книжицу на церковнославянском, а Митя, как бы ни любопытствовал, что это там так крупно пропечатано, да с алыми буквицами, преодолеть своей воспитанности не смог и в чужую книгу заглядывать не стал. Тогда в молескине появилась скупая запись:

«11 июля 2017 года. Иже херувимы с бородой и руками такелажника, а держит книгу нежно, как фарфоровую. Жаль, не получается рассмотреть издание. Рядом человек мясной породы в перфорированной майке сложенным метробилетом задумчиво гнет ретивый черный волос на голом бицепсе, тянется толстыми согнутыми пальцами его вырвать. Отвернулся от греха подальше».

Или:

«11 июля 2020. …обгоняет меня и, шаркая шлепанцами, говорит в омнитек: «Дай эй ключи, пусть красит бэлим, она меня заибаль савсем», сначала подумал, что надо ввести для чейнджпатриантов{27}обязательный экзамен по русскому матерному, потом испытал нежность. Армен, как говорится, Ашота узнал – пусть! (дальше без пробела и абзаца) нет, ну как она вздыхает! (подчеркнуто, дальше отчаянной скорописью: видимо, автору пора было выходить из маршрутки). И в маршрутном телевизоре! Снимаю наушники, а там она! Какая она простая!..»

Однажды Митя даже наваял в блокноте целую статью о писательском ремесле в стиле имажинистской журналистики (статья начиналась со слов, вынесенных в эпиграф этой главы). Конечно, обычно записи не нужны были для работы, а просто унимали зуд писательства, служили словесным аллохолом: упрощали переваривание бытия, чтобы оно хоть как-то усваивалось сознанием. Помогало через раз. Поэтому-то спустя неделю-полторы после обретения итальянского лица Митя, стоя в пробке, ожесточенно писал: