Амфисбена

Ах, дорогой Жером, как очаровательно было летом в этом обширном саду, окруженном бдительностью высоких стен! Как там казалось тихо и прохладно! Какие прекрасные цветы росли там! Какая густая листва зеленела там ежегодно! Как пышно и прелестно одевались новыми листьями старые деревья нашего загражденного сада! Милый этот сад помогал нам переносить наше затворничество. Я очень любила его, монастырский сад святой Доротеи. Я любила его весною и летом. Любила я его также и осенью. Для городского сада, кстати сказать, он очень велик и таинственен; он занимает большую часть площади бывшего парка князей де Тревиль, особняк которых, служащий главным зданием общины, содержит в себе и ту прекрасную приемную, где я имела честь встретиться с Вами и привлечь на себя Ваше внимание. Она тоже очень хороша, эта приемная, с ее старинными деревянными обшивками, и, наверное, от нее и пошло мое пристрастие к старине и старинному убранству. Но сад еще удивительнее: с длинной лужайкою в центре, двумя купами грабин, двумя величественными аллеями, в конце которых находился так называемый лабиринт. За лабиринтом был большой бассейн. Посреди его стояла группа Амур и Психея. Психею добрые сестры переделали в прехорошенькую Божью матерь, а Амура – в юного Христа, исполненного кокетливости и грации. Благодаря этому искусному превращению, приличия были соблюдены, но мы задавали себе вопрос, почему мать и сын находятся посреди бассейна. И все другие статуи в парке были видоизменены добрыми матерями по тому же принципу. Из воинственного Марса сделали святого Георгия, из Юпитера выкроили святого Иосифа и так далее! Для большей верности на пьедестале каждой из этих обращенных статуй поместили объяснительную надпись. Ах, как это было наивно и мило! В конце концов, поступая таким образом, добрые сестры святой Доротеи не следовали ли традициям ранней церкви? Она также обращала в святые изображения языческих богов. Этими переменами в саду добрые дамы и ограничились. Они сохранили нетронутыми его воду, деревья, цветы и предоставили прекрасному лету усовершенствовать его по своему вкусу. Там-то, дорогой Жером, я и узнала впервые волшебство парижского лета, это волшебство, которое я теперь нахожу разлитым по всему городу и которое придает ему какой-то праздничный, радостный вид. Ах, Париж в мае! Как долго я могла бы говорить о нем и водить Вас по нему с собою! Я могла бы повести Вас на набережные, на бульвары, на авеню; рассказать Вам, как он в этом году одевается, как развлекается, что там делают, что видят. Хотите знать покрой платьев, форму шляп, какие драгоценности носят, какие материи идут на одежду, какой портной в моде, какой кондитер в ходу, какие развлечения наиболее распространены? Хотите, я дам Вам сведения о салонах, о скачках, о собачьей выставке и выставке "независимых"? А что же, о театре я Вам ничего и не скажу? Играют комедию Доннэ и комедию Капюса, и, по правде, нельзя решить, которая из них более парижская. Три дамы на скачках показались в прозрачных туниках, и несколько мужчин щегольнули великолепными романтическими костюмами. Хотите знать дома, где танцуют и где занимаются флиртом? Я могла бы дать Вам обо всем этом сведения если не лично, то со слов моей подруги Мадлены де Жерсенвиль, которая не пропускает ни одного вечера, ни одного бала, ни одного свидания, так как, несмотря на свою занятость, она находит еще, в чем Вы не сомневаетесь, конечно, время любить.

Я видаю последние недели Мадлену довольно часто. Никогда она не была такой хорошенькой, и образ жизни, который она ведет, ужасно к ней подходит. Вот женщина, посвятившая себя наслаждению, всем наслаждениям! Она несложна, эта Мадлена, и не ломает себе головы попусту. Она принимает жизнь, как она есть, и идет, куда влечет ее инстинкт, с необыкновенной прямотой в своей ветрености и удивительной откровенностью в своем бесстыдстве. Она действительно наивна и непосредственна. Ничто ее не связывает, ничто не останавливает. Что касается до Жерсенвиля, то он в данную минуту нисколько не мешает. Он находится в лечебнице, в Нейи, где он отучается от опиума. От времени до времени он предается такому душеспасительному занятию. Не думайте, однако, что Жерсенвиль желает излечиться. Если он на некоторое время разнаркотизируется, то только для того, чтобы приготовиться к тому, что он называет "великим осенним запоем". Он бережет себя для пребывания в Герэ. Там он с новым удовольствием найдет свой кабинет с обезьянками-докторами, с китайщиной, туретчиной, своих уродов, пашей, оттоманку и трубки, свои дорогие трубки. Тогда он будет курить, курить без памяти, меж тем как Мадлена, спокойная и улыбающаяся, будет пить молоко, вставать поздно, ложиться рано, не думая о любви, как будто она ею никогда и не занималась!…