Аметистовый блин

Лиловое сияние с белесыми язычками вышло из-под него, окружив камень, и стало расти, и возник круг, который только казался кругом – на самом деле это была дыра в потемневшем и сгустившемся воздухе. Оттуда пришел ровный гул, заполнил собой помещение, стал ощутим, как проходящая по телу нервная дрожь, дрожь не страха, но предвкушения.

Сережа протянул к дыре руку – и ощутил, что ложится на плотный воздух, как на теплую волну, и волна вносит его в отверстие вместе с зажатой под мышкой вампиршей.

Тут дверь резко отворилась и раздались два выстрела.

Сережа ощутил прикосновение к левой подошве, лягнул медленно прилетевшую пулю – и она полетела назад, туда, где Ромка и его напарник еще только собирались захлопнуть дверь, чтобы самим не надышаться дрянью.

А впереди стоял человек, протянув к Сереже руки, и готовился принять его в объятия.

Это был высокий человек в лиловом бархатном кафтане по колено, и кафтан был надет на голое тело, однако об этом издали трудно было догадаться – вся грудь встречающего была покрыта черной порослью. Через левое плечо была перекинута шитая золотом широкая перевязь – широкая для кого-то другого, но не для этого гиганта. На перевязи висел клинок в ножнах, и если бы Сережа разбирался хоть в чем-то, кроме электроники и культуризма, он бы сразу сказал – нет, не шпага, таких широких шпаг не бывает, и на саблю тоже что-то мало похоже…

Между рук висел в воздухе темно-красный шар и медленно вращался. В тот миг, когда Сережа чуть не влетел головой в широкую грудь человека, его шар взмыл ввысь.

– Держись, приятель! – с тем две мощные волосатые руки схватили Сережу за плечи, подтолкнули вверх, он принял вертикальное положение и медленно опустился – не выпуская, впрочем, из-под мышки совсем ошалевшую от полета бабку.

Сережу качнуло, но он устоял.

В странной местности он оказался – на берегу синего, словно бы нарисованного моря, под синим же, изумительной глубины, небом, на желтом сияющем песке. Воздух был солоноват и пронзительно чист, отродясь атлет не дышал подобным воздухом. Ни солнца, ни луны, ни тени, что должна бы лечь у высоких ботфортов незнакомца от солнечного или лунного света, Сережа не заметил.

– Это – что? – срывающимся голосом спросил атлет.

– Это – Вайю. Добро пожаловать! – встречающий, чуть отступив, сорвал с головы широкополую шляпу без перьев и поклонился, так мощно ударив шляпой по светлому песку, что веер золотых искр встал между ним и Сережей.

Затем он выпрямился, нахлобучил шляпу, поймал на ладонь вращающийся багровый шар и подкинул его.

Бабка, малость опомнившись, заелозила под мышкой. Сережа ослабил хватку и позволил ей соскользнуть вдоль атлетического бедра и встать на собственные ноги.

– Батюшки мои! – заголосила бабка. – Сподобилась светлого рая!

Незнакомец положил крупную цепкую руку ей на плечо. Рука была покалеченная не хватало верхних фаланг у мизинца и безымянного пальца.

– Не вопи, сударыня, – строго сказал он. – Я этого не люблю. Ты не в том цветущем возрасте, когда женщинам прощают вопли и капризы.

– Ты что же это, сыночек, совсем к годам почтения не имеешь? – запричитала вампирша, и Сережа понял, что она за время полета нажила новый аппетит и вызывает первого встречнего на склоку.

– Не имею, сударыня, – не отпуская бабки, незнакомец повернулся к Сереже. – Вынужден сам себя рекомендовать. В миру – дворянин из Лангедока Даниэль де Монбар. Прошу прощения за свои плохие манеры – я нажил их в Карибском море. И прошу поверить, что мне дали хорошее образование. Ежели поднапрячься, я мог бы произнести речь на латыни – даже теперь, столько лет спустя. Иезуиты всегда были хорошими учителями – а вы как считаете?

Если б Сережа знал, что в конце восемнадцатого века в Санкт-Петербурге наизнатнейшие вельможи всячески старались устроить своих недорослей в иезуитский пансион, он бы мог иметь свое мнение по этому вопросу. Но о лангедокском училище, процветавшем примерно в середине семнадцатого века, он понятия не имел.

Вообще с историей у Сережи дело обстояло плохо. Как у всякого человека, окончившего обычную среднюю школу и более в глубь веков не заглядывавшего, имелись у него некие путеводные вехи.

По Сережиной хронологии, прежде всего были фараоны. Им на смену пришли древние греки во главе с Прометеем. Потом откуда-то взялись древние римляне во главе, чтоб не соврать, с Колизеем. И сразу же наступило средневековье. Там произошли крестовые походы, потом Колумб открыл Америку, а о том, что было после этого события, Сережа получил сомнительное представление из романов Дюма.