Американский пирог

До сих пор Нина проявляла лишь глубокое презрение ко всем холостым ученым в Герреро-Негро и Сан-Игнасио, а то и во всей Нижней Калифорнии. Я возлагала огромные надежды на ее знакомство с голубоглазым орнитологом из Кус-Бей в штате Орегон, но Нина быстро дала ему понять, что ее интересуют только киты. «Но сюда мигрируют и другие интересные виды», — сказал орнитолог. Он занимался казарками, подвидом морского гуся, который гнездуется на огромной территории от Сибири до северо-западного побережья Канады. Каждую осень казарки собираются на полуострове Аляска и к началу ноября уже готовы совершить перелет к заливам и лагунам Нижней Калифорнии. Они дожидаются нужного ветра, всей стаей поднимаются в темное небо и начинают свое трехтысячемильное путешествие.

— Да что вы! — Нина подняла брови и с укором поглядела на меня, словно говоря: «Ну кого ты мне подсунула?!» Как только орнитолог ушел, она презрительно наморщила губы и сказала:

— Черт возьми, ну и зануда! Да еще и кривоногий вдобавок!

— У Сэма тоже кривые ноги, — напомнила я.

— Правда? — Она пожала плечами. — Но егоэто ничуть не портит.

И она ушла, оставив меня в раздумьях над законами любви. Что влечет китов в Мексику от самого Берингова моря, а затем заставляет плыть обратно? Зачем казарки взлетают в этот холодный мрак, разлитый в осеннем небе? Отчего мужчина целует женщину, прижимается к ее телу и так неудержимо стремится войти в него, словно стараясь от чего-то спастись? Сэм говорит, что это сродни животному инстинкту самосохранения. Пожалуй, я с ним согласна: ведь все влюбленные существа выбирают красивые и пустынные места. И, окончившись, поход любви начинается заново.

Настоящую любовь я испытала дважды в своей жизни: после встречи с Сэмом и на последнем курсе таллульского колледжа. Моей первой любовью был Джексон Маннинг, с которым я познакомилась на занятиях по зоологии. Я сказала «познакомилась», но это не совсем так: мы вместе учились и в средней школе, хотя, думаю, там он меня не замечал. Я не вышла ростом, страдала близорукостью и вообще была тишайшей девчонкой, о которой вспомнили только во время объявления оценок и выдачи аттестатов. Мне тогда поручили произнести прощальную речь, но я так и не явилась на церемонию. Сильнейшие ожоги ядовитого плюща помешали мне воспользоваться этой привилегией.

Джексон оказался моим напарником на лабораторных работах по зоологии. Я боялась, как бы его общество не отвлекло меня: у него были вьющиеся темные волосы, глаза цвета индиго и ямочки, так и просящие поцелуя. Однако его отец, Чили Маннинг, наш семейный врач, должно быть, поведал ему в подробностях всю историю моей злополучной семьи: и как электрический разряд убил моего дедушку, и что отец разбился в автокатастрофе, и что отчим бросил нас, а затем помер, и что мама покончила с собой. Но при всей моей нелюбви к легкомысленным жителям Таллулы я была уверена, что Джексон не скажет никакой грубости, ведь он и сам знал, что такое горе. В 1968 году его шестилетняя сестренка Келли утонула в бассейне загородного клуба во время обычной детской игры «кто дольше просидит под водой». Лет десять спустя его мать, мисс Марта, умерла от рака груди.

Джексон не узнавал меня до тех пор, пока профессор не провел перекличку. Затем я почувствовала на себе его взгляд, но старалась не смотреть в его сторону, упорно не сводя глаз с профессора, который раздавал нам программу курса. Джексон заерзал на стуле, а затем открыл упаковку жвачек и протянул ее мне. Я решила, что это своего рода уловка: возьмешь жвачку — глянешь на того, кто угощает.

— Нет, спасибо, — ответила я. Через минуту до меня донесся аромат зеленого яблока.

Я твердила себе, что партнера по лабораторным работам видишь куда реже, чем соседку по комнате, и что ему просто не под силу отвлечь меня от моей мечты — сосудистой хирургии. Да и вообще беспокоиться не из-за чего: он же еще в школе начал встречаться с длинноногой блондинкой по имени Мэри Элизабет, которую, однако, все называли Пышкой. Она носила заколки для волос с камнями в двадцать четыре карата, а ее отец работал проктологом в Куквилле.

Весь сентябрь мы с Джексоном сидели за одним микроскопом, изучая дрозофил, зараженных сифилисом. Как-то раз я одолжила ему свой конспект, и в благодарность он подарил мне букетик крошечных полевых цветов. Их неоново-желтые лепестки были чуть изогнуты, словно ресницы. Он сразу признался, что выкрал их с ботанической выставки в находившемся по соседству биологическом корпусе, но я все равно была очарована. После занятия он засунул букет в мой учебник, между пятой и шестой главами.

— На удачу, — сказал он и заглянул мне прямо в глаза.