Думать тут было некогда, и тело всё сделало само – рванулось из своего «положения сидя» снизу вверх, найдя голове самое верное для той ситуации применение: врезаться со всего ходу в подбородок рыжеусого. Соударение вышло таким, что в глазах Расторопшина полыхнули разом все фейерверки императорских тезоименитств, едва не ослепив его самого до черноты настоящего беспамятства; а вот рыжеусый оказался столь крепок на удар, что дальше knock-down’а там дело не пошло, и для требуемого knock-out пришлось еще добавить егерю по маковке рукоятью револьвера, выдернутого из его ослабевших на миг пальцев. Бил ротмистр «аккуратно, но сильно» – с полного замаха сцепленными руками, будто дрова рубя; ну примерно как супруга дает наркоз посредством сковороды или песта своему благоверному, надумавшему охотиться с топором за шмыгающими меж домашней утвари чертиками…
Первым делом, присевши на корточки, ощупал пульс; порядок – слабый, но ровный, будто спит. Невероятной мощи мужик, хоть по виду и не скажешь; не только женщины, стало быть, есть в русских селениях… Но чем же его угостили-то, а? В веществах ротмистр, по долгу службы, чуток разбирался, но ничего со схожей симптоматикой припомнить не мог; впрочем, в тропиках, и в особенности в Новом Свете, сейчас столько всякого понаоткрывали, что и гадать бесполезно. Да, кстати! – а как насчет тех министров?..
…Шум в полуподвале ничьего внимания наверху, похоже, не привлек; с полминуты ротмистр вслушивался в тишину дома, застыв сбоку от дверного проема с «калашниковым» наизготовку, и нашел ту тишину странно нежилой. Помимо ключа от наручников (слава те, Господи!), он обнаружил в карманах рыжеусого удостоверение на имя Александра Шебеко, вахмистра Отдельного корпуса жандармов (вот и познакомились...), и свой собственный бумажник, опечатанный сургучными двуглавиями Третьего отделения; каковые печати он бестрепетно ободрал, дабы обревизовать содержимое, и с облегчением убедился: всё на месте, включая и некую рваную десятирублевку. Патронов – сверх тех пяти, что в барабане – не отыскалось, увы. Еще раз окинул взором каморку, задержавшись на миг на опрокинутой кружке в луже пролитого чая (вот ведь Бог пронес, а?..), и привернул фитиль – чуток привыкнуть глазами к темноте, что поджидает за дверью.
Сколько их там? Вряд ли больше двоих (ибо минус один связной), но там ведь еще и человек-тень, и свидетель со своей собакой – черт бы ее унес… Боюсь, вступать с коллегами в переговоры сейчас несколько несвоевременно – пребывая в подобной ажитации, люди вообще склонны спешить с открытием огня на поражение, а уж если они там еще и под веществами, как мой вахмистр…
И, будто спеша подтвердить эти его предчувствия, где-то наверху ахнул револьверный выстрел, разнесся леденящий душу вопль – и тотчас же еще два выстрела кряду.
…М-да, осталось лишь надеяться, что насчет крайнего нелюбопытства здешних соседей «майор Иванов» тогда не соврал. Ну а нам, стало быть, самое время лепить колобок – и поспешать на выручку к коллегам, пропади они пропадом…
22Первого коллегу – знакомого уже крепыша с косым пробором – ротмистр обнаружил у подножья лестницы, ведущей на второй этаж, и поза лежащего ему крайне не понравилась. Нитевидный пульс, однако, наличествовал; ни ран, ни иных внешних повреждений при поверхностном осмотре не обнаружилось; в рапорте, мрачно отметил он про себя, следовало бы, порядку для, отметить еще и отсутствие следов укуса на шее… На лестнице кисло воняло порохом, а в барабане оброненного на ступеньки «калашникова» было – минус три; хозяйственно прибрав тот барабан с двумя остатними патронами, он прикинул вероятное направление стрельбы и заключил, что если жандарм целился во что-то реальное (а не в свои кошмары), то оно должно было бы находиться наверху…
О!! – стреляют! Ну, точно: второй этаж, налево. Там, где у них общая столовая, или как ее называют в старых купеческих домах, вроде этого…
…Он чуть было не опоздал, но чуть-чуть, как известно, не считается. Дверь, из-за которой донеслось собачье рычание, оборвавшееся вдруг совершенно человеческим криком боли, была приотворена, и колобок подсказал ему не застревать на пороге (где наилучший, казалось бы, сектор обстрела), а врываться прямиком внутрь, понизу – длинным мягким кувырком. Миг спустя он был уже почти посредине обширного помещения – на ногах, выйдя из того кувырка будто отскочивший от пола каучуковый мячик, и тут же начав двигаться в подобии танца, сбивающем врагу прицел.