AMERICAN’ец

— Что ж, — сэр Уильям растирал пальцами виски и говорил негромко, с хрипотцой, — судя по тому, что вы мне рассказали, графа вряд ли серьёзно накажут за убийство. Он ещё раз выйдет сухим из воды и только пополнит список своих побед. Но мы не можем оставить этот случай без последствий. И тем более не можем допустить, чтобы смерть британского подданного прибавила кому-то популярности. Если мы будем настойчиво обращаться к российским властям, это неминуемо станет известно в обществе и лишь вознесёт графа Толстого на новую высоту. Меж тем он заслуживает совсем другой участи. Как и бедняга Брэдшоу, который взывает о мести…

Наконец, британский посол принял решение.

— Вот что, — сказал он, — распорядитесь, чтобы мне подали настойку сарсапариллы. Голова просто раскалывается. Попытаюсь ещё ненадолго заснуть. Вызовите пока что Поляка. Когда приедет — проводите прямо в кабинет.

Поляком британцы называли меж собой помещика Василия Семёновича Огонь-Догановского: уж больно трудно выговорить такую заковыристую фамилию. Поляк и в самом деле происходил из польских шляхтичей. Большую часть времени обретался в российской столице, иногда ненадолго отъезжая по делам в Москву. Возможно, поместье приносило ему каких-то денег, но жил Огонь-Догановский совсем с других доходов.

Некогда Василий Семёнович состоял поручиком Петербургского драгунского полка и неосмотрительно оскорбил сослуживца, старшего по званию. Тот хлестнул наглеца плетью, у шляхтича взыграла кровь — и он с оружием в руках бросился на обидчика. Попытка убийства обернулась для Огонь-Догановского лишением чинов и заключением в Шлиссельбургскую крепость. Неизвестно, сколько бы он просидел, но через три года — весной тысяча восемьсот первого — по смерти императора Павла вышла амнистия, и Василия Семёновича освободили.

Тут его благосклонно приметил сенатский обер-прокурор Николай Петрович Резанов. Помог заново обжиться, свёл с нужными людьми… Скоро Василий Семёнович занял при Резанове то же место, что и Брэдшоу при графе Кэткарте: бывший драгун стал доверенным лицом обер-прокурора и оказывал своему покровителю разнообразные услуги — в том числе те, которые требуют не столько щепетильности, сколько скромности. Охотно сотрудничал с англичанами. А ещё обходительнейший, приятнейший в общении господин Огонь-Догановский был виртуозным карточным шулером и содержал в собственном полуподвале игорный дом. Для вроде бы нечаянных встреч и передачи взяток под видом крупного выигрыша — лучшего места не придумать. Уютное заведение было поднадзорно полиции, добрыми отношениями с которой Василий Семёнович весьма дорожил.

Поляк явился в английское посольство в тот час, когда братья Толстые уже воздали должное водке с бужениной, посмаковали ночное приключение, вздремнули — и снова сели за стол, где ждал их запечённый сом.

Скромно одетый, по-военному подтянутый господин лет тридцати перемолвился парой слов с секретарём посла, который проводил его потайной лестницей в кабинет. Там после непродолжительного ожидания Василий Семёнович встретился с графом Кэткартом.

Консервативный британец и в собственном кабинете отдавал предпочтение мебели мастера Чиппендейла, столь модной в ушедшем веке — лет тридцать пять назад, когда Уилл Кэткарт был ещё совсем молод. Искусная готическая резьба покрывала большие, поблёскивающие стёклами книжные шкафы и солидное бюро красного дерева; рисунок повторялся на удобных креслах. В одно из них, грузно опершись на подлокотники, опустился посол. Поляк остался стоять рядом с резными напольными часами.

— Надо полагать, вы уже знаете о печальном происшествии, — сказал сэр Уильям на хорошем французском и продолжил, не дожидаясь ответа: — Очевидно, вы знаете и того, кто отправил нашего друга Брэдшоу на небеса.

Огонь-Догановский по-французски тоже говорил неплохо.

— Увы, да, — с притворным вздохом подтвердил он. — Мы не представлены с графом Толстым, однако со времени своего возвращения в столицу он слишком заметен. Я вообще стараюсь держать в поле зрения таких… э-э… возмутителей спокойствия. Склонность Фёдора Ивановича к игре также представляет известный интерес. Кроме того, благодетель мой Николай Петрович Резанов в письмах ко мне давал графу в высшей степени нелестные характеристики…

— Не будем тратить времени, — прервал его речь сэр Уильям. — Легко догадаться, о чём я хочу просить вас по старой памяти. Граф Толстой должен получить по заслугам. Позвольте узнать, как это можно устроить.

К такому разговору Огонь-Догановский готовился, но не предполагал, что дело так быстро примет крутой оборот.

— Видите ли, ваше превосходительство, — неуверенно начал он, — граф Толстой — непростая штучка. Я же говорю, он слишком заметен для того, чтобы вот так, вдруг, на ровном месте…

— К делу, к делу! — Посол в раздражении повысил голос; голова продолжала болеть даже после того, как он попытался победить опий настойкой сарсапариллы, а тиканье кабинетных часов молоточками отдавалось в мозгу. — Вы знаете, что мне нужно. И за то, что мне нужно, я плачу хорошие деньги. Очень хорошие!