Амазонка пустыни

— Да, они этого не любят! — сказал Аничков. — Уз-наю наших сибиряков. И стреляли, должно быть, беспо-добно.

— Несколько мгновений, — продолжала рассказы-вать Фанни, — было тихо. Слышно было, как отбегали люди, сыпались камни да резко стучали наши винтовки. Но вскоре по камням начали вспыхивать огоньки выстре-лов, и над нашими головами со свистом стали проносить-ся пули. Казаки не стреляли. Было ужасно страшно. Мне казалось, что эти пули нас всех перебьют. Я собралась с духом, подползла к казаку и спросила, почему они не стреляют. «А для чего же стрелять-то? — отвечал ка-зак. — Темно, да и они далеко. Вишь, как пули поверху свистят. Зря патроны тратить? Их и так немного». Всю ночь с редкими перерывами трещали выстрелы и свиста-ли пули, но вреда от них никому не было, и я привыкла и успокоилась. С рассветом я увидала, что киргизы при-ближаются к нам, кое-где они стали хорошо видны, и ка-заки сейчас же открыли огонь. Я не стреляла. Не могла стрелять, — как бы оправдываясь, сказала Фанни. — Пробовала, но как только на мушке рисовалась челове-ческая фигура, у меня не хватало духа спустить курок. Но мне хотелось быть полезной. Пули уже не свистали, как ночью, а сильно щелкали, поднимая пыль и разбивая кам-ни, осколки от которых летели во все стороны. Раздава-лись стоны раненых. Они отползали назад, их надо было перевязывать, а фельдшера не было, он уехал с вами. Я принялась за это дело. Среди легко раненных был гелиографист Воропаев, он предложил связаться с Джар-кентом и просить помощи. Я знала, что это бесполезно. Ведь помощь из Джаркента пришла бы только на вторые сутки, но я решила хоть сообщить о нашей гибели. Каза-ки решили драться до последнего… Мы с Воропаевым ус-тановили станцию, и в самый разгар переговоров вдруг увидали, что наши лучи перебивают сверху лучи другой станции… Мы оглянулись. Яркая точка зеркала сверка-ла над нами… Это были вы. Мы стали передавать гелио-грамму… Пуля ранила вторично гелиографиста. Я хоте-ла хотя что-либо сделать, взялась за ручку… Другая пуля выбила аппарата из моих рук и разбила зеркало. Но глав-ное было передано. Я побежала сказать об этом казакам, и тут мы увидали, что осаждавшие нас бегут… Мы выпу-стили по ним последние патроны и кинулись седлать ло-шадей. Я захватила арканы и понеслась с Царанкою. Дальше я почти ничего не помню. Все было как в тумане. Я видела только человека на пегой лошади, который ска-кал впереди. Я вспомнила уроки отца и калмыков, пока-зывавших мне, как идти наперерез и как накидывать ар-кан, и я бросила петлю…

— И отлично попали, — восторженно сказал Анич-ков. — Мне надо будет поучиться у вас этому великолеп-ному искусству.

— Что же, довольны теперь? — спросил Иван Павлович.

— Ах, очень! — горячо ответила Фанни. — Еще бы! Ведь это приключение!

— А вы любите приключения? — спросил Аничков. Фанни не сразу ответила. Запевалов внес шипящий самовар, и она занялась разливанием чая.

— Я заварю свежий, — сказала она, — на границе Китая можно позволить себе эту роскошь.

Она налила чай Ивану Павловичу, Аничкову и себе и, отхлебнувши из чашки, долго, как завороженная, смот-рела в темноту ночи.

XVI

— Да, я люблю приключения, — сказала наконец Фанни, и ее большие серо-голубые глаза приняли мечта-тельное выражение. — Ведь надо знать и мою жизнь, и мое воспитание. Я училась в Петербурге, в гимназии. Рождество, Пасху и летние каникулы я проводила у отца на зимовнике, в степи, с калмыками. Матери я не помню. У меня было два мира — мир петербургских подруг, пе-тербургских вечеров и «приключений» и мир степи. Табу-ны, лошади, жеребята, овцы, калмыки, однообразная бес-конечная степь, горизонт, ничем не занятый, и тоже — приключения.

Иван Павлович и Аничков внимательно слушали Фанни, и Иван Павлович заметил, что она стала другая, новая. Серая кабардинская шапка была заломлена набок и плотно примята наверху, придавая ей вид мальчишки, серый армячок делал ее плечи шире и скрадывал грудь, но смотрела она серьезно, по-женски, и бесенок сорванца-мальчишки не играл огоньком в потемневших задумчи-вых глазах.

— От подруг по гимназии я слыхала о приключени-ях петербургской жизни. Поездка на тройке, ужин в рес-торане… Шампанское… Чем-то серым и склизким пред-ставлялись мне эти приключения… Случайное знаком-ство в вагоне конки или железной дороги, ласковое слово модного актера или популярного писателя на вечере, вот и приключение… А для меня это было — ничто. Я знала, а кое-что и сама испытала из приключений иного поряд-ка. Я проваливалась весной с тройкой, переправляясь по рыхлому льду в реке Сал. Я отстаивалась в степи во вре-мя бурана зимой… Меня носили дикие лошади. На мою лошадь нападал жеребец, и приходилось удирать от него, рискуя жизнью. Сердце усиленно билось. Рисовались страшные картины смерти, а потом, когда это проходило, — становилось так хорошо, и так горячо я любила жизнь. Я была ближе к Богу. Я чувствовала Его на себе. И эти приключения влекли меня. И я полюбила природу!

— Как я понимаю вас! — воскликнул Аничков.

— Вы любите природу? — спросила Фанни.