Алые перья стрел

Но все это было потом. А после той ночи мы занялись обычными делами. Мальчишки, огорченные сонным (а точнее, полу-дохлым) состоянием крабов, вняли голосу рассудка и выпустили пленников в защищенной от волн бухточке. И стали собираться домой, в Свердловск. Пинаев помог нам дотащить до аэропортовского автобуса добытый на корабельном кладбище трехпудовый штурвал. А сам остался в Севастополе матросом на двухмачтовой шхуне «Испаньола» — той, что мы видим в фильмах «Остров сокровищ» и «Робинзон Крузо». Тогда «Испаньола» была еще на плаву, а не служила баром для курортников на Ялтинской набережной. (Обычай превращать старые парусники в кабаки — явление бездарнейшее и оскорбительное для флота, но это отдельная тема.) Пинаев жил на шхуне около месяца, а после этого написал картину «Флибустьеры».

БАРАБАНЩИК НА ПРИЧАЛЕ

«Флибустьеры» — иллюстрация к Стивенсону. И вообще к морским романам, легендам и разудалым пиратским песням. Это откровенно озорная, по-мальчишечьи дерзкая картина. Недаром многие «серьезные» ценители живописи и даже коллеги художника воспринимают «Флибустьеров» как какой-то вызов или выходку. Что тут скажешь? Не для них эта картина написана. Друг Пи-наева художник Аркадий Охлупин (когда-то они вместе ходили на «Крузенштерне») однажды в сердцах сказал такому «ценителю»:

— Да вы что, сами никогда не были мальчишкой?

Эта картина для мальчишек. Причем для тех, кто не занят погоней за техасскими штанами и японскими магнитофонами, кто не растерял свою веру в «дальние страны».

На недавней выставке Евгения Пинаева ребята составляли чуть ли не половину посетителей. Иногда они приходили не вовремя, но и тогда всякими правдами и неправдами пробирались в зал мимо суровой вахтерши. И разноцветные паруса отражались в их распахнувшихся от изумления глазах…

Есть понятие «детский писатель», но выражения «детский художник» я не слышал. Впрочем, по отношению к Пинаеву оно и не было бы точным. Он не иллюстрирует детских книжек, картины его далеки по теме от школьной и пионерской жизни, и едва ли он думает о ребятах, когда работает над очередным холстом. Но мальчишки с безошибочностью детской интуиции моментально признают в нем своего — в этом молчаливом человеке с внешностью сурового боцмана, так же похожем на педагога, как якоря Холла на фарфоровое блюдце. Почему? Наверно, потому, что они и он одинаково смотрят на мир. Видят его ярким, загадочным, зовущим в «неведомое», совсем не похожим на плоские черно-белые фотографии, которые напоминает порой взрослое бытие. Логика жизни — на стороне этих ребят и художника. Умение видеть мир удивительным, разноцветным, обещающим открытия — это не только признак детства. Это черта любого талантливого, деятельного и бескорыстного человека.

Бескорыстие — признак настоящего искусства.

Я помню, как Пинаев, чтобы порадовать ребят из отряда «Каравелла», расписывал в длинном полуподвале стену картинами географических открытий. Высота росписи — два с половиной метра, ширина — больше десяти. Потом отряду пришлось уйти из этого дома, и домоуправленческие маляры замазали роспись благопристойной серой краской. В неуютной комнате старого особняка, куда судьба на время забросила «Каравеллу», Пинаев написал на штукатурке мальчишек со шпагами, воюющих с многоголовым драконом. Не сохранилась и эта роспись. Тогда в новом штабе «Каравеллы» Пинаев снова взялся за кисть. Теперь с широкой стены прямо на зрителя срываются стремительные чайки, несется многомачтовый клипер, плещут через каменный причал зеленые штормовые волны. А на причале лицом к морю — крепкий решительный моряк и тоненький мальчишка-барабанщик, которому еще предстоит познать нелегкие дороги в океане.

ЦЕЛЬ ХУДОЖНИКА

Итак, мы едем из Севастополя… Город только что отметил свое двухсотлетие. Он еще хранит следы праздника. Плакаты на улицах, сувениры в киосках, выставка художников в Севастопольской галерее, посвященная юбилею. Хорошая выставка, только жаль, что художники в основном местные. А если бы со всего Союза! Севастополь дорог всей стране…

Я подумал, что черноморским картинам Пинаева было бы самое место там, в прекрасном белом здании у моря. И еще подумал: там никто не говорил бы ему об «отрыве от местной тематики», о «несовременности», об «излишней романтизации», об «отсутствии уральского колорита».

А потом подумал: почему? Почему талант и темы художника должны определяться милицейским штампом прописки? Почему, живя на Урале, обязательно надо писать только сизые увалы под пасмурным небом и торчащие из-за лесных гребешков трубы? Таких пейзажей есть немало, и авторам их не приходит в голову, что Урал в сто раз многокрасочнее их полотен, а трубы давно перестали быть символом индустриальной мощи и только засоряют атмосферу.