Алые перья стрел

У этого очерка довольно бестолковая история. Написал я его и напечатал в «Уральском следопыте» около двадцати лет назад, но потом долго не мог найти ни журнала с этой публикацией, ни даже рукописи. Только отыскал тетрадный листок с карандашным наброском самого начала. Первая главка называлась «Тайные письмена». Этот отрывок я вставил в рассказ о старинных картах, включенный в цикл «Ржавчина от старых якорей. «Паустовские» рассказы». А недавно очерк нашелся — вырванные из старого журнала листы, соединенные ржавой скрепкой.

Вообще-то о своем друге Евгении Пинаеве я писал немало, но и эти страницы, мне кажется, не будут лишними. Только приходится помещать здесь очерк без нескольких первых абзацев — они слишком крепко вросли в рассказ «Паустовского» цикла.

СТАРАЯ ТЕТРАДКА

…С давних пор мне казалось: каждый человек должен в жизни встретить свои тайные письмена. И не бояться их прочитать. Чтобы достигнуть задуманного…

Пинаев кажется мне именно тем человеком, который прочел свои тайные письмена и нашел свое призвание. Хотя это было очень нелегко.

…Как-то он дал мне старую общую тетрадку — свой детский дневник. Я прочитал за один вечер эти полторы сотни страниц, написанные в сорок седьмом году почерком не очень прилежного шестиклассника. Прочел сразу, потому что детство Жени Пи-наева в казахстанском городке Щучинске во многом было похоже на мое. Это во-первых. А во-вторых, потому, что написано это удивительно живо. Уже тогда хозяин тетрадки писал заметки и рассказы и посылал их в «Пионерскую правду». Заметки иногда печатали.

«Может быть, когда вырасту, я стану писателем?»

А еще ему очень хотелось стать моряком. На парусниках.

А еще он любил рисовать.

«Кем же я буду?»

…Теперь у Жени Пинаева, бывшего шестиклассника из Щучинска, за спиной тысячи и тысячи морских миль, пройденных и на промысловых, и на парусных судах; и сотни полотен, на которых люди, берега, корабли разных стран (одна из его картин называется «Путь в неведомое»; когда смотришь на идущий в ущелье парусник, снова вспоминаются тайные письмена на скалах…). Скоро выйдет его книга, а он уже закончил вторую и работает над третьей.

Много всего? Да. Но чего это стоило… И самое главное, что и впереди, наверное, будет не легче. Но будут удачи, как у всякого человека, который сумел прочитать то, что ему написано на роду, и знает, чего хочет…

Это не биография, и здесь невозможно рассказать, как художник стал моряком, как моряк — автором повестей и рассказов и как все это сделало человека тем, кто он есть. Я просто вспоминаю старые узкопленочные кинокадры, снятые осенью шестьдесят седьмого года. Барк «Крузенштерн» попал в Северном море в ураган (тогда погибло несколько иностранных судов). В ленты изодраны многоярусные паруса — их не успели убрать и пришлось расстрелять из автомата. Пенные горные хребты идут на четырехмачтовый парусник, который развернуло лагом — бортом к волне, — не слушается руль. Сумрачно лицо капитана, вцепившегося в поручни ходового мостика. И надо выдержать, надо делать свое дело. И еще надо успеть снять все это кинокамерой. И запомнить, чтобы написать потом картину «Циклон». И чтобы рассказать читателям… Он все это сделал — как всегда, спокойно, с крепкой моряцкой хваткой.

Теперь, через шестнадцать лет, в безопасной береговой квартире можно без волнения смотреть старую кинохронику.

Так ли уж без волнения? Моря не стали спокойнее. В них по-прежнему ревут ураганы и гибнут корабли…

ВОСПОМИНАНИЕ О СЕВАСТОПОЛЕ

Эти заметки я пишу в вагоне, когда мы с Евгением Пинаевым возвращаемся из Севастополя. У каждого из нас — и порознь, и вместе — с этим городом в жизни связано очень много. Начать с того, что мы, два свердловчанина, познакомились именно в Севастополе, на палубе четырехмачтового гиганта «Крузенштерн». Я привел на этот парусник приехавших со мной мальчишек из отряда «Каравелла», а Евгений в те времена ходил на «Крузенштерне» матросом. И, конечно, художником, хотя официально такой должности на учебно-парусных судах нет.