Алтарь Отечества. Альманах. Том 3

С застывшей, счастливой улыбкой на губах Евдокия стала медленно оседать. Словно собралась облокотиться от усталости на колодезный сруб, потом передумала и рухнула на землю замертво… Она и была похожа на распластанную птицу, в которую кто-то невидимый выстрелил, оттого она вскликнула, судорожно хлопая подбитыми крыльями, тщетно пытаясь снова взлететь вверх, но стремительно стала спускаться и комком упала на землю.

Тонкая струйка крови показалась из уголка рта, заливая белую, молодую нежную шею, грудь, стекая на белые камни, которыми было вымощено место вокруг сруба. Алые пятна крови пропитали кремовую, в нежно-розовый, мелкий цветочек блузку… Розовая пена с сукровицей продолжала облачком оседать на чистую ткань.

Женщины заголосили, запричитали.

Солдаты в растерянности стояли, виновато понурив головы:

– Господи, как же так!? Война закончилась! И не стреляли ведь, а убили. Мы, мы виноваты! – Казнили они себя! – Мы не хотели ничьей смерти! Прости нас, Господи! Простите нас, люди добрые!

Солдаты недоумевали: для того чтобы произвести выстрел из винтовки, необходимо снять винтовку с предохранителя, на который обязательно должна быть поставлена, и только потом нажать на спусковой крючок. Видимо, были какие-то обстоятельства, при которых кто-то из солдат ещё в дороге снял винтовку с предохранителя?.. А тут расслабились на минуту, очарованные тёплым приёмом, забыли обо всём… Неужели, неужели сама Евдокия своими руками лишила себя жизни, смогла нажать на спусковой крючок!? Но чем и как тогда объяснить такой нелепый выстрел!?

Прошедшие сквозь ужасы войны, ни разу не пролив ни капли слёз, они теперь рыдали со всеми, опустившись перед Докией на колени.

Радость сменилась большим горем. Лица родственников, тотчас вытянулись, почернели, выглядели суровыми. Мамалыга остыла, к ней никто так и не притронулся.

Митя, мой двоюродный брат, остался без матери. Часами лежал в люльке, голодный, заплаканный, сучил ножками, гукал, чтоб хоть как-то привлечь к себе внимание, и, вконец охрипший, уставший от собственного крика, смолкал и засыпал.

Через пару месяцев дядя Коля женился: трудно было одному справляться по хозяйству, да и с малым дитём непривычно.

Неродная мать невзлюбила мальчика – лишний рот!

Вскоре отец, заболев тифом, умер. В одночасье Митя стал круглым сиротой. В положенный срок у него родился сводный брат Ваня, которого мать любила, холила, постоянно обижая и упрекая Митю. Несмотря на нелюбовь, Митя рос добрым, смышлёным, ласковым мальчиком. Как будто его маленькое сердечко понимало, что он не нужен этой женщине. Что она ему никто – вернее, он ей никто. Но он родился и должен жить!

Чуть подросший малец помогал неродной матери во всём, но та никак не меняла гнев на милость: он ночевал в переедках – в остававшихся после кормёжки редкой скотины охапках бурьяна, сена, кукурузных стеблей. Или просто в сарае на соломе, если она была.

Кто-то из сердобольных соседей дал Митюшке старую, рваную, замасленную куфайку (телогрейку). Истрёпавшиеся края рукавов доставали до земли. Ходил он босиком, поэтому куфайка его немного согревала и ниже коленок.

Животик был не по возрасту большим: видимо, от лепешёк, которые в голод готовили повсеместно из лебеды и других бурьянов. Пару раз мачеха привозила Митю к нам в Шапте-Баны в гости на праздник Вознесения.

…Ранняя весна. Приближались, кажется, пасхальные дни, любимые детворой за крашенки и писанки. В один из таких дней, ближе к вечеру, звякнула щеколда, и у калитки показался Митя. Пешком, босиком, сбив ножки, которые кровоточили от цыпок и ранок, он один полями и дорогой через лес дошёл к нам, своим родным. Немыслимо, как запомнил ребёнок лет пяти путь в другое село!

Поднялся переполох. Все кинулись к Мите. Родня не узнавала ребёнка: худенький, головка из куфайки торчит на тоненькой шейке, как цветущий мак на стебле. На головке платок. Мама моя схватила его, потащила быстрее в сарай – дом типа времянки. Там она перевернула цебрик (деревянная банная шайка). С Мити сняли все лохмотья.

Я вначале не могла понять, почему так стремительно проделывались все манипуляции. Мама нагрела воды, обдала кипятком золу: таким образом готовился луг. Вода процеживалась и становилась мягкой, шелковистой и лучше, чем обычная, отмывала тело, волосы. Мыла тогда не было.

Мите намазали коротко стриженые волосики керосином, укутали тряпкой. Я уже догадалась, для чего: неоднократно видела знакомую картину борьбы со вшами, когда взрослым и нам, детям, приходилось проходить через эту неприятную, но до сладкой истомы приносящей облегчение, процедуру-