Альпийская крепость

— Понятия не имею, как его зовут на самом деле, лично я зову его только так: Мойше-Сионист. Когда в 1937 году в Мюнхене была организована выставка примитивистов «Дегенеративное искусство», на которой был щедро представлен Марк Шагал, этот профессор, который, кстати, считает себя одним из идеологов местных сионистов, жутко возмущался, доказывая, что творчество Шагала по художественному уровню своему выше творчества многих «классицистов».

— Ну, это его личное мнение, — попыталась Софи хоть как-то смягчить остроту монолога Ангела.

— Тогда я привез ему четыре анонимные работы, объявив, что они написаны в стиле примитивистов, в частности, в стиле Шагала, представив их как работы своих знакомых. Мойше-Сионист внимательно их осмотрел и заявил, что все это — бездарная мазня людей, которые не прошли классической школы рисования, а посему, не имеют никакого отношения к изобразительному искусству.

— Вот так, безапелляционно?

— Однако возникла неувязка. Дело в том, что одну работу написал я сам, другую — мой друг-хорват, известный представитель «Балканской школы примитивистов», а две, которые Мойше-Сионист критиковал острее остальных, как раз и принадлежали кисти Шагала. Когда я сказал ему об этом, и даже показал заклеенные сзади на полотне подписи художника, наш профессор, как ни в чем не бывало, заявил: «Боже мой, так ведь так и надо было сказать, что это работы Шагала! Посмотрите: сразу же видно, что создано кистью мастера. Нет, вы обратите внимание, какие краски, какой полет фантазии, какой вольный примитивизм изображения! В свое время коммунисты-евреи российского Витебска назначили Шагала комиссаром изящных видов искусств, но через какое-то время те же коммунисты-гои объявили его бездарью и сняли с этой должности. Теперь точно так же поступают фашисты. А ведь стоило Шагалу в двадцать втором году бежать из России в Западную Европу, как еврей-биржевик Поль Касирер принялся финансировать его библейские офорты. Я вам скажу больше: под натиском Сионистского центра посыпались заказы других евреев-промышленников, и уже в тридцатом году евреи-искусствоведы объявили Шагала величайшим живописцем современности».

— Предельно откровенно и предельно цинично.

— Вот вам и все критерии нашего воинствующего сиониста, — сквозь зубы процедил Ангел Бош, — признающего только «обрезанное» искусство своих «обрезанных» соплеменников. Словом, сегодня двое моих людей будут говорить с этим Мойше-Сионистом. Если не образумится и не оценит вашу работу, как подобает искусствоведу, а не закоренелому сионисту; если не признает, что кроме «обрезанного искусства обрезанных» существует еще и современное искусство славян, итальянцев, англосаксов, германцев, прочих народов, тогда завтра мне придется поговорить с ним самому.

— Послушайте, господин Бош, мне бы не хотелось, чтобы этого человека принуждали к каким-либо оценкам моей работы, давать которые он не намерен. Эту диссертационную работу я написала сама. В значительной степени она базируется на творчестве талантливейшего художника мастера Ореста, который до недавнего времени был военнопленным и который создает сейчас свои шедевры в замке Штубербург. То есть я вполне созрела для того, чтобы полемизировать с этим вашим профессором, будь он хоть фашистом, хоть коммунистом, а хоть яростным, как вы говорите, приверженцем «обрезанного искусства обрезанных». К тому же я знаю, что в среде евреев есть немало по-настоящему талантливых художников и искусствоведов.

— Я всего лишь напомню ему о тех двух оплеванных им полотнах Шагала, — кротко пообещал Ангел. — Кстати, у вас есть снимки работ вашего мастера Ореста?

— Есть, — достала она из сумки конверт с фоторепродукциями полотен и скульптур. — Я сама делала эти снимки, а, как вы понимаете, я не мастер фоторепродукций.

— Не брюзжите, Софи, — отмахнулся от нее Ангел Бош, — дайте всмотреться.

Он подошел поближе к окну, уселся в кресло и несколько минут сосредоточенно рассматривал снимок за снимком.

— Сюжеты необычные. Совершенно немыслимые какие-то сюжеты картин у этого парня. Обратили внимание, Софи?

— Именно они и подкупают. — Ей тут же захотелось хотя бы бегло проанализировать замыслы этих полотен, однако решила воздержаться: пусть Ангел Бош из Триеста сам попытается поразмышлять над ними.

— Каждое из этих полотен — еще одна глава из «Книги бытия человеческого» — вот как я сказал бы о них.

«Прекрасно сказано, — мгновенно ухватилась за записную книжку Софи. — Подобные оценки и сравнения не должны погибать в приватных беседах».

— Этот пахарь, впрягшийся в голгофный крест… А как вам «толпа» пока еще пустующих виселиц, «сгрудившихся» перед трибуной будущего диктатора!. — совершенно забыв о владелице фотографий, восхищался Ангел, вслух осмысливая психологизм рисунка. — Чего стоит хотя бы этот обреченный, который, принимая мученическую смерть на распятии, вожделенно, и в то же время с библейским упреком, всматривается в стоявшее напротив скульптурное «распятие Иисуса»… А жнец войны..