Алпамыш

Брюхо кумысом ему бы разнесло!..»

А меж тем — от них все дальше был Хаким.

Едет по летовкам тучным он своим, —

Озеро в степи раскинулось пред ним.

Замечает он у вод лежащий скот,

Собственный, ему принадлежащий скот.

Встречным Хакимбек вопросы задает:

«Как зовется край? Какой народ живет?

Кто хозяин этих пастбищ, этих вод?

Чей такой обильный тут пасется скот?»

Ни одна душа его не узнает.

Думают: «Приезжий, человек чудной,

Может быть, имеет замысел дурной,

Может быть, подослан вражеской страной?

Лучше бы от нас держался стороной!»

Этот с опасеньем смотрит, а иной

Грубо повернется к путнику спиной,

Третий — за булат берется поясной…

Едет Алпамыш вдоль озера Бабир,

По своим владеньям, по земле родной

Едет он, никем не узнанный батыр,

Говоря: «Какой несправедливый мир!»

Грустно покидая озеро Бабир,

Смотрит на верблюдов, думою томим

О своей сестре, о Калдыргач-аим.

Ничего о ней не ведает Хаким.

Будет иль не будет в жизни встреча им?

Верблюды, которых пасла Калдыргач, лежали себе на приозерной траве. Среди верблюдов, что в долю Алпамыша входили, был один старый нар черной масти. Алпамыша и он погибшим считал и, горюя по хозяину своему, в течение семи лет пролежал, не вставая с земли. Возвращение бека своего почуяв, заревел он вдруг во всю свою былую мощь, вскочил на ноги — на дорогу вышел.

На Калдыргач-аим, пасшей верблюдов, одежды приличной не было, в лохмотья одета она была, голое тело сквозь дыры виднелось. Побежала она за верблюдом, покрикивая:

— Стой!.. Земля уже вошла мне в пятки!.. Стой!..

Где он, брат мой милый, где хозяин твой?

Серебром сверкает ястреб молодой,

Золотой нагрудник, ворот золотой.

Все же не совсем ты бесхозяйный нар:

Был бы жив-здоров растущий сиротой

Бедный мой племянник, брата сын —

Ядгар, — Будет он твоим хозяином… Стой! Стой!

Солнце мне мозги насквозь уж пропекло!

От судьбы за что терплю такое зло?

Ултантаз меня унизил тяжело.

Стой!.. Земля уже вошла мне в пятки!.. Стой!..

Муки неба грудь мою терзают… Ой,

Уши и в степи имеет Ултанхан, —

Кто-нибудь услышит стон печальный мой,

Обернуться может худшею бедой!..

Стой! Тебе кричу, хакимово добро,

Брата моего любимого добро!

Рушился Конграта царственный чинар!

Стой! Куда спешишь, упрямый черный нар?

Пролежал семь лет, беспомощен и стар,

А теперь бежишь резвее, чем архар!..

«Стой!» крича верблюду, Калдыргач-аим

Плачет, а сама едва бредет за ним.

Видит — одинокий всадник на пути.

Калдыргач боится близко подойти:

Человек проезжий, человек чужой, —

Девушке обиду может нанести.

Думает: «Укрыться б лучше от него!» —

Спряталась в чангал колючий от него…

Подъезжает ближе Хакимбек-шункар, —

Стал пред Алпамышем старый черный нар,

Голову задрав, почтительно ревет.

Своего верблюда витязь узнает, —

Думает: «Мой старый черный нар живет!

Как-то без меня живет родной народ?»

Вздох печальный сердце Алпамыша рвет.

А вокруг него верблюд семь раз подряд

Бодро пробегает — и глаза горят.

Посмотрел Хаким, — подумал про себя:

«Хоть и бессловесны твари, а гляди —

И они любовь к хозяевам хранят!»

Сердце у него расстроилось в груди.

— Ну, мой нар, прощай, — теперь назад иди.

Будь здоров и жив, меня в Конграте жди. —

И назад побрел уныло черный нар,

И к сестре подъехал Хакимбек-шункар.

Он сказал: — Родное племя, мой народ!

Чем ты стал за это время, мой народ!

Ты снесешь ли горя бремя, мой народ?.. —

И сестре своей вопрос он задает:

— К слову моему внимательною будь, —

На меня прошу я, девушка, взглянуть:

Этот витязь-путник схож ли с кем-нибудь?

Хочется мне, прежде чем продолжу путь,

Черному верблюду голову свернуть.

Вижу — в нем твоей растерянности суть.

Если же владелец требовать бы стал

За верблюда кун, я деньги б отсчитал!.. —

А сестра его, что скрылась под чангал,

Говорит: — Меня ты, путник, напугал, —

Лучше бы загадок мне не задавал.

Если ты верблюда черного убьешь,

То и в грудь мою вонзишь ты острый нож.

Черного верблюда, путник, пожалей, —

Слез моих и крови даром не пролей:

Чуть о том прослышит Ултанхан-злодей,

Голову мою тотчас отрубит он,

Сделает меня добычею ворон,

Станет мой народ жесточе угнетен!..

Услыхав слова Калдыргач, сестры своей, Алпамыш, не открывая себя, сказал ей в ответ такое слово:

— Ты какого ока доброго зрачок?

Чистых уст каких — правдивый язычок?

Что забилась ты, бедняжка, под чангал?

В племени конгратском чей ты есть росток?

Солнечной весной в саду не вянет цвет.

От достатка кто в такую рвань одет?

Как тюрёю стать Ултан-паршивец мог?

Или у тебя опоры в близких нет?..

Сестра Алпамыша, Калдыргач, такое слово ему сказала:

— Тот, в чьем оке я была зрачком, — далек,

Чьим устам служила языком, — далек.

Если поняла я темный твой намек,

О беде, о нашей как узнать ты мог?

Но, коль скоро сам ты правду разузнал,

Так и быть — я тайны отомкну замок:

Племенем своим конгратским я горжусь.

Дома своего я тоже не стыжусь, —

Шаху Байбури я дочкой прихожусь.

За верблюжьим стадом по степи кружусь, —

Разве в кармазу и шелк я наряжусь?

Знала ль я, какая ждет меня судьба?

Алпамыша-брата жду я, не дождусь.

В странствие пустился он в далекий край.

Подвигов, бывало, много совершал;

Может быть, с врагами в стычке оплошал, —

Слух дошел, что умер он в стране чужой;