Алоха из ада (ЛП)

Каждый день я прогуливаюсь по Голливудскому бульвару и вижу гражданских, сходящих с ума от переживаний по поводу встреч, на которые они опаздывают, или не забыли ли они отправить по почте чек за аренду, или не начала ли отвисать у них задница, и думаю про себя: «Я видел скрипучий часовой механизм, что вращает звёзды и планеты. Я напивался с дьяволом и разбитыми в лепёшку ангелами. Я видел Комнату Тринадцати Дверей в центре Вселенной. Я знаю вкус собственной крови так же хорошо, как вы своего любимого вина. Я видел гораздо больше, чем вы когда-либо увидите. Я знаю гораздо больше, чем вы когда-либо узнаете». И вот это настигло меня, словно оторвавшийся полуприцеп. Я не знаю ничего важного. И вот он я, думаю, насколько лучше и умнее всех этих слоняющихся по Лос-Анджелесу безголовых напыщенных ничтожеств, и тут вспоминаю, что есть миллиард людей, не сделавших и десятой доли того, что сделал я, но знающих главный ответ на главный вопрос: что происходит, когда ты умираешь. Я видел лишь фрагменты. Я стоял в пустыне Чистилища с Касабяном после его смерти и до того, как Люцифер вернул его обратно. Но это не считается. Это была чья-то чужая смерть, и Чистилище было лишь созданной моим заклинанием проекцией загробного мира. Не настоящим. Я тысячу раз видел смерть и сам едва не склеил ласты, но так и не прошёл весь путь до конца, и это меня пугает.

Связаны ли секс и смерть? Да, чёрт подери. Это две вещи в мире, которые нельзя объяснить. Их можно познать, лишь испытав на себе. Возможно, это было моей ошибкой. Мне следовало спросить Мустанга Салли, могу ли я обменять эту смертельную поездку на необходимость снова лишиться девственности на перекрёстке. Легко. Любая забавная девчонка была бы к этому готова. Вместо того, чтобы ехать навстречу гибели в бледно-голубом дерьмовом универсале, я мог бы вернуться в Голливуд, брести по улице с ухмылкой, пивом и отчаянным стояком, пытаясь завлечь пьяных куколок на ночь окутанной чёрной магии похоти на шоссе. Но нет, об этом я не подумал, и теперь торчу на забитом шоссе, в моей голове крутится то, что сказала об Элис Медея, и гадая, каким окажется на вкус рулевое колесо, когда моё лицо вмажется в него на скорости в сотню миль в час.

Это происходит в Вест Адамс[158], когда я приближаюсь к проезду Креншоу под I-10. В зеркале заднего вида начинает мигать люстра на крыше полицейской машины. Может, ему нужен кто-то другой. Его сирена дважды коротко завывает.

— Остановитесь.

Из громкоговорителя автомобиля раздаётся голос копа, напоминающий более крупную и сердитую версию робота в очках Кэнди.

— Остановитесь.

Единственный раз, когда я не угоняю машину, и вот что происходит. Это урок на сегодня. Всякий раз, когда я пытаюсь поступать как обычный человек, то огребаю за это по полной. Больше никогда.

Я притормаживаю, но не останавливаюсь. Каждый нерв в моём теле вибрирует, говоря надавить на педаль газа и оставить этих говнюков купаться в пыли. Но я могу топтать этот акселератор от сейчас и до пока солнце не погаснет, и всё равно не будет никакой пыли. Это трёхскоростное корыто проиграет в драг-рейсинге[159] хромой мартышке на трёхколёсном велике.

Я останавливаюсь и глушу двигатель. Патрульная машина тормозит позади меня. Водитель направляет наружный прожектор автомобиля мне в боковое зеркало, слепя меня. Я слегка ослабляю хватку на ангеле, и его взгляд прорезается сквозь яркий свет. В машине два копа. Оба мужчины. Один молодой и жилистый, коротко подстриженный под «ёжик». Он взволнован сильнее, чем следовало бы при простой остановке. Скорее всего, недавний выпускник школы полиции. Водитель, тот, что выходит, тяжелее. Намёк на пончиковый живот, но у него не меньше чем на двадцать пять кило мышц больше, чем у его напарника. Старший коп показывает молокососу, что к чему. Дерьмо. Скорее всего, я один из его жизненных уроков. В любой другой вечер эта сценка из «Детской комнаты»[160] разыгралась бы где-нибудь в другом месте. Мне следовало остановиться, как только увидел, что вспыхнула люстра.

Я опускаю окно. Коп подходит ко мне, держась поближе к машине. Умно. Если бы он подходил по широкой дуге, я мог бы достать оружие и выстрелить прежде, чем он успеет достать свой пистолет. Когда же он подкрадывается подобным образом, чтобы выстрелить, мне пришлось бы развернуться на сиденье, и он всадил бы мне шесть пуль в затылок прежде, чем я успел бы ойкнуть. У копа в руке фонарик, который он держит хватом снизу, чтобы иметь возможность орудовать им, как дубинкой. Он светит мне в лицо, затем опускает фонарик на несколько сантиметров, временно вызывая у меня куриную слепоту[161].

— Добрый вечер, сэр. Вы знали, что у вас не горит задний левый фонарь?

— Нет, не знал. Спасибо. Завтра утром первым делом починю его.

Моя дипломатичность его не трогает.

— Пожалуйста, могу я взглянуть на ваши права и регистрацию?

— Это не моя машина.

— Чья же она?

— Одного друга. Он священник.

— Правда? Тогда, могу я взглянуть на ваши права?

Вот оно.

— У меня нет прав.