Алмазы для Золушки

Рафаил снова ударил, Джикони подставил древко – раздался треск… Оба копья были сломаны! Они попытались продолжить поединок обломками копий, используя их как шпаги. Пришлось вдвое сократить дистанцию. Укол одного сменялся уколом другого, но Рафаил наступал: преимущество в технике штыкового боя приносило свои плоды. Вот он сделал очередной выпад, но Джикони бросил щит ему в лицо и, воспользовавшись замешательством соперника, вцепился в его копье сначала левой рукой, а потом, бросив свой обломок копья, – и правой. Круговое движение всем телом, рывок – и обломок копья Рафаила улетел в сторону, едва не угодив в кого-то из зрителей.

В молниеносном прыжке Джикони набросился на Рафаила и, вцепившись в горло, повалил на спину. Крепкие руки сжимали горло с поистине бычьей силой. Рафаил, извиваясь всем телом и дергая ногами, пытался вырваться, но это ему не удавалось.

Толпа возбуждённо завыла. Побеждающий жрец издал ликующий клич. Он не придал значения судорожным движениям руки противника, приняв их за предсмертные конвульсии. Это и стало его фатальной ошибкой. Верный выкидной нож «корсиканец» вынырнул из-под широкой резинки трусов, Рафаил придавил кнопку, освободившийся стилетный клинок с хищным щелчком выскочил наружу и вошел аккурат между краем грудины и левым соском противника. Джикони удивлённо вскрикнул и, захлебнувшись, рухнул на Рафаила. Тот спихнул с себя кровоточащее тело, привычно нанес еще несколько ударов, подышал низом живота, дожидаясь, когда в глазах перестанет рябить, и поднялся на ноги.

Туземцы разразились криками, потрясая вскинутыми над головами копьями.

Ннамди облегчённо вздохнул.

– Новый жрец. Великий жрец вернулся, – перевёл он.

* * *

Всё вдруг пришло в движение. Из домов высыпали женщины, дети и подростки. На утрамбованную площадку посреди селения стаскивались дрова. Туда же вывели бычка, небольшого и тощего по европейским меркам. Молодой туземец – судя по всему, чрезвычайно гордый оказанным ему доверием – преклонив колено у подножия статуи Великого Буру, принял из рук вождя нож с широким слегка изогнутым лезвием. Двое его соплеменников ухватили бычка за рога и пригнули ему голову почти до самых копыт. Животное принялось нервно переступать задними ногами, догадавшись, что его ждёт что-то нехорошее. Воин, выбранный племенем для совершения обряда заклания, произнёс несколько фраз, обращаясь то к жертве, то к вождю. Затем наклонился, протянул руку с ножом к вывернутой бычьей шее, одно быстрое движение – и густая алая струя ударила в пыльную землю.

Женщины запели, аккомпанируя себе хлопками, ритмично переступая с ноги на ногу. Заколотого бычка перевернули на спину и принялись свежевать.

В селении буру начался праздник в честь нового жреца.

– Предлагаю уйти, пока не поздно, – сказал Траоле, обращаясь сразу ко всем. – Неизвестно, чем это всё закончится…

Участники экспедиции, как завороженные, наблюдали за процедурой свежевания. В племени буру смерть людей и животных совершалась так просто, что воспринималась как шоу – с виду реалистичное, но обладающее гипнотическим воздействием, снимающим подлинное восприятие смерти. Словно сцена в театре.

– Если туземцы замышляют недоброе, то легко настигнут нас, – без малейших эмоций произнёс Бонгани. – В этом лесу они как дома, и днем и ночью. Мы останемся. Обычай гостеприимства действует даже в самых диких племенах.

Пока мужчины жарили мясо под ритуальное пение и пляски женщин, «чёрные леопарды» принялись ставить палатки на краю селения. Судя по обилию коровьих лепёшек, здесь располагалось поле для выпаса скота. Запах был соответствующий. Зато дислокация – лучшая из возможных: в сторону селения открывался хороший обзор, за палатками тянулся пологий склон сухого русла, к противоположному берегу которого вплотную подступали джунгли.

По округе разливался аромат жареного мяса. В углях второго костра запекалась обмазанная глиной требуха.

На какое-то время все, кто не участвовал в установке палаток, рассыпались по территории селения. Траоле и Бонгани переговаривались о чём-то в сторонке, Кира и Жак молча прогуливались за крайней линией хижин, Луи слонялся среди туземцев. «Леопарды» контролировали ситуацию.

От поваров, занятых приготовлением мяса, отделилась странная фигура: двуногий бык, шкура которого густо расшита цветными узорами, а вместо зажатой под мышкой рогатой бычьей головы, на положенном месте торчала из шкуры вполне человеческая голова, притом хорошо знакомая. Это был Рафаил. Он привычно вошел в свою старую роль, как рука входит в разношенную перчатку.

– Господа, прошу вас! – раздалось приглашение по-французски.

Все, кроме «леопардов», оставшихся охранять разбитый лагерь, двинулись к центру селения, где разворачивалось праздничное действо.

Чужаки перешли в статус гостей, им выделили почётные места напротив вождя и его приближённых. Справа от вождя восседал Рафаил, уже в полном образе быка, с надетой бычьей головой, слева – крупный мужчина с бычьими рогами на голове и испещренным татуировками телом – то ли телохранитель, то ли военачальник.