Альма. Ветер крепчает

– Я знаю.

– Родители как-то взяли меня с собой на острова, в деловую поездку. И сразу же пришлось плыть обратно. Я ссыхалась, как те улиточки, которых летом находят в траве. Во мне живого места не было.

Девушка смотрит на свою наставницу и плачет.

– В любом случае, – говорит она, – у меня не будет средств, чтобы вас оставить.

– Действительно. Времена меняются. Кто позволит себе услуги гувернантки, которая даже не может выучить девиц танцевать гавот с менуэтом?

Мадам де Ло смеётся. Амелия смотрит на неё, удивляясь такой лёгкости, когда им скоро расставаться навсегда.

– Для меня это будет серьёзной переменой, – говорит Амелия.

– И для меня. Мне нравилась моя комнатёнка. И как кухарка готовит сорбет. Но мы обе привыкнем, вот увидите.

Она легонько ударяет ее указательным пальцем по носу.

Глаза у Амелии округляются. Комнатёнка и сорбет? Вот и всё, что её наставница запомнит о прожитых вместе годах? С комом в горле, она пытается изобразить такое же безразличие.

– Вы сможете написать своим кузенам в Версаль, – говорит она.

– Каким ещё кузенам? – спрашивает мадам де Ло.

– Которые хотели представить вас ко двору. Наверняка там есть юные принцы, которые благодаря вам станут большими учёными.

– Ну, скажете! И каким же чудом?

– Слушая ваши уроки, – отвечает Амелия.

– Уроки? И как же они, будучи в Версале, смогут слушать мои уроки, когда я буду целыми днями занята превращением в засохшую улитку подле вас?

– Улитку?

– Да.

– В засохшую?

– Именно. Причём в улитку, которой очень скверно платят.

Амелия снова принимается тихо рыдать, как трёхлетний ребёнок.

– Вы хотите сказать, что отправитесь со мной? – говорит она.

– Вне всяких сомнений.

– Почему?

– Потому что вы отвратительно играете на фортепиано и даже не начинали думать над задачей на удвоение куба. В таком состоянии я не могу позволить вам плыть одной.

– Фортепиано нужно будет взять с собой?

– Как и сундук с книгами. Это мои единственные условия.

Амелия вздыхает, и со вздохом выходят последние всхлипы.

И тогда, помедлив в объятиях мадам де Ло, она чувствует, как после слёз внутри неё зреет новая сила. Жажда реванша. Желание всё выстроить заново.

Как может быть, что таким днём в эту юную, ясную, вмещающую миллиарды безупречно связанных нейронов голову хоть на миг не закралась мысль о ста пятидесяти рабах, трудящихся на её плантации в Сан-Доминго, о пятистах пятидесяти невольниках, запертых в «Нежной Амелии», и о всех прочих? Как потеря родителей и всего имущества, это крохотное бедствие, не открыло ей глаза на безбрежность трагедий, переживаемых этими женщинами и мужчинами? На то, что значит потерять свободу, потерять весь мир? На миллионы исчезнувших родителей и домов? На то, как пропадают дети?

40. Возродиться

Почти два месяца Альма ждала этого дня, однако, когда маленький призрак, чьего имени она не знает, наконец заговаривает с ней, она молчит. Он спрашивает, совсем рядом:

– Как ты?

Жозеф стоит на коленях под стакселем, который едва колышется. Он нагибается пониже и делает вид, что работает. Альма, в двух шагах от него, сидит на корточках под солнцем, вместе со всеми. Зной нестерпимый. Двадцать пять парусов висят как неглаженое бельё. Уже много дней нет ни малейшего ветерка. Хотя путь остался совсем недолгий. Если штиль наконец кончится, они прибудут в порт Кап-Франсе в Сан-Доминго меньше чем через неделю.

Жозеф обмеряет створки люка, ведущего в погреб.

– Я не мог прийти раньше, – говорит он, не поднимая головы, чтобы никто не видел, что он говорит с ней. – Прости. Мне не разрешают ходить на нос. Я всё искал предлог, чтобы тебя проведать.

Как обычно, утром Альму с невольницами загнали на бак. Сегодня их сторожит только один охранник. Он расположился напротив, возле колокола, и вооружён ручной мортиркой. Он весь красный и потный, на голове – мокрая тряпка. Когда он вернёт женщин в их темницу, на палубу под шлюпкой смогут выйти мужчины.

Альма ни разу не видела других невольников, кроме женщин из погреба. Тех, что на корме, она не видит из-за загородки. С мужчинами тоже не пересекается. Из-за такого строгого разделения вкупе с запахом её долины, который по-прежнему витает на корабле, она всё ещё надеется, что Лам здесь, несмотря на то что ей говорят.

Надсмотрщик приказал двум женщинам танцевать. Третья стучит в небольшой барабан. Глаза у них закрыты. Женщины танцуют под палящим солнцем.

Невольников заставляют танцевать каждый день. Предписание судовладельца – чтобы держать их в здоровом теле. Гардель подчиняется всем письменным распоряжениям Бассака, но хоть он и не против дать невольникам размяться, предпочёл бы, чтобы те лучше драили палубу морской водой с песком.

Альма не сводит глаз с белеющего горизонта. Она отказывается смотреть на танцующих. Когда танцуешь против воли, под дулом, когда душит зной, когда столько воспоминаний в ударах барабана, от каждого движения больно. И всё же танцующие не могут не завораживать.

Альма сердится на работающего рядом мальчишку. Она думала, он забыл о ней. Она так испугалась. Без него кто будет знать, что она свободна?