Альма. Ветер крепчает

– Раньше я часто такое видал. Говорят о сытном ужине, берут с собой голодного юнгу и оставляют его на крыльце, якобы из-за неподобающего вида. Остальных это смешит.

– Вы думаете, губернатор правда выставил меня из-за одежды? – спрашивает Жозеф.

– Вся его власть только в этом, – объясняет Мози. – Он наряжает солдат, белит заново башни, пьёт, играет со своими двадцатью пушками… Что ещё ему остаётся? Нужно чем-то распоряжаться. Он хочет, чтобы его гости одевались как в старой стране, куда он никогда не вернётся.

– Почему не вернётся?

– Потому что завтра он умрёт от лихорадки, как и все прочие.

– Кто вы? – спрашивает Жозеф.

Мози смотрит на сидящего напротив мальчика. Сколько ему? Он вдруг вспоминает дочь. Да, ему, должно быть, как Альме.

– Сколько у вас невольников на борту? – спрашивает он Жозефа.

Мози заговорил с ним, только чтобы выведать это.

– Я не имею права рассказывать, – отвечает Жозеф.

– Тогда и я буду молчать. Прощай.

Он уходит.

– Ни одного! – кричит Жозеф, чтобы его удержать.

– Что?

– На борту ни одного невольника. Мы первый раз бросили якорь.

Мози кивает и удаляется. Теперь он знает, что на французском судне Лама нет. И знает, что голландцы тоже стоят без груза. Осталось только проверить, не сидит ли его сын в застенках форта Шамы, и двигаться дальше.

– Вы так и не сказали, кто вы, – окликает его Жозеф, идя следом.

Мози останавливается.

– Меня зовут Мози.

Он сказал это имя для себя, чтобы забыть на миг Моисея Аркана, стереть тень в шляпе, которую солнце чертит перед ним на песке.

И вот его глаза скользят до другого конца пляжа.

В вечернем свете возникает короткая колонна людей, окутанная паром, словно мираж.

26. Невольники

Они идут по двое, мелким частым шагом. Лодыжки закованы в очень короткие цепи. Мужчины, человек десять. За ними следом шагают в том же ритме, но без цепей, три женщины и два ребёнка. Их конвоируют другие мужчины. Тоже темнокожие, с ружьями и копьями.

Солнце бьёт в спину Мози, и ему кажется, будто он толкает перед собой по песку свою тень. Он идёт к ним. И чем ближе колонна, тем больше он ускоряет шаг.

Жозеф Март неподвижно стоит позади. Он рассматривает приближающуюся процессию.

Невольники. Который месяц на борту только о них и говорят, но видит он их впервые. И слышит теперь, как лязг цепей примешивается к плеску лижущих серый песок волн.

Мози не доходит до конвоя нескольких шагов. Он не сводит глаз с двух последних фигур – замыкающих шествие детей. Издали ему показалось на миг, что один похож на сына. Но они немного старше Лама. Девочка и мальчик, смотрят прямо перед собой. Они семенят в ногу с остальными. На мгновение девочка бросает на Мози короткий, точно вспышка, взгляд. Умоляющий вырвать её из того, что ждёт впереди.

Один из конвойных заметил, что Мози шёл им навстречу.

– Что тебе надо? – орёт он, остановившись перед ним.

– Вы ведёте их в форт Шамы?

– Нет. Англичанам, в трёх днях отсюда.

– А, понятно. Я ждал кое-кого…

– Пошёл прочь.

Конвойный, немного успокоившись, догоняет ушедшую колонну. Чуть дальше по пляжу гребцы выходят поодиночке вперёд, чтобы посмотреть на невольников. Скоро те пройдут мимо них.

Жозеф Март не шелохнулся. Он с самого начала пообещал себе, что ничему не даст себя задеть. Невольники, негры, живой товар. Он знает эти слова, хотя и старался не думать, какой в них прячется смысл. За разговорами с Жаком Пуссеном оболочка этих слов не раз давала трещину, но теперь она рассыпалась в пыль. И разлетается под ногами проходящих перед ним людей, мешаясь с песком и осколками ракушек.

Всё, что осталось, – пятнадцать идущих по пляжу жизней. Жозеф замечает на их коже мелкие шрамы, которые, может быть, с ними с детства, а на плечах, возле шеи, – следы от снопов, которые они ещё совсем недавно носили с полей. Он видит потерянные взгляды, а в них – попытку не думать, видит губы, искусанные, чтобы не плакать. Перед ним пятнадцать целых жизней.

Колонна остановилась. Доносится крик.

Один из гребцов заступил им дорогу. Конвойные кричат, наставляют на него ружья. Невольники пользуются задержкой, чтобы отдышаться. Они сидят, сложившись пополам, обнимают руками колени. А когда один пробует пристроить голову на плечо соседу, его толкают, чтобы встал.

Остановивший колонну гребец поднимает руки. Его окружили. Он не хочет драться. Он просто хочет поговорить с одной из женщин. Конвойные обмениваются парой слов. Не опуская ружей, они дают ему подойти к невольнице.

– Я знаю её, – говорит гребец. – Она из моей деревни, днях в десяти отсюда, на лагуне. Здесь её быть не должно.

Он подходит к женщине. Ей лет тридцать, она невысокая и тонкая, а глаза – как два чёрных солнца.

– Что ты здесь делаешь?

Поскольку она молчит, он хочет тронуть её за плечо, но конвойный его отталкивает. Гребец снова поднимает руки.

– Что случилось? – мягко спрашивает он.

Женщина всё не отвечает.

– Что там случилось?

– Они пришли в деревню, – говорит та, и взгляд её блестит сильнее.

– А семья? Я могу передать им, что ты здесь. Твои дети…

Он замирает на вдохе, глаза округляются: он всё понял.

– А мои? – спрашивает он.