Альма. Ветер крепчает

Оставшись один, Жозеф шмыгает носом, медленно подбирает остатки гамака, добредает до люка. Спустившись, он укрывается в маленьком отсеке возле грот-мачты, где хранятся запасные паруса. Жозеф сворачивается в этом гнезде, ещё дрожа от усталости, страха и холода.

На следующий день, под проливным дождём, он решает действовать. Пора. Если ничего не делать и дальше, будет поздно.

Десять вечера. Гардель ужинает с командным составом в корме. Рядом с ним за столом сидят Вожеланд и несколько лейтенантов, а также хирург Паларди, главный боцман Абсалон и один из двух молодых кадетов, Морель, которого иногда берут на ужин за то, что он умеет рассказывать забавные истории и почти ничего не ест, что просто превосходно.

В капитанских покоях трапезничают как следует. И не догадаться, что совсем рядом дождь хлещет в паруса, заливая палубу, или что вахта с левого борта, работающая на мачтах, мечтает о простой плошке кипятка с каплей мелассы.

В просторной каюте тепло от света ламп. Среди серебра и фарфора рядом с остатками супа высится ирландская грудинка, две сочащиеся жиром куры на маринованных каштанах и шесть открытых бутылок вина.

Лазарь Гардель умеет иногда побаловать приближённых. Он считает, что, когда наступят времена более тёмные, а главное – более постные, они воздадут ему за это с лихвой.

Полночь. Кук только что собрал грязные тарелки из-под супа. Морель рассказывает случай из жизни: как гагарка заснула на его койке во время экспедиции на Ньюфаундленд. Каюта трясётся от хохота. Врач Паларди вот-вот задохнётся.

Проходя мимо, кок наклоняется к капитану и шепчет ему на ухо:

– Мальчик ждёт вас за дверью.

Гардель не двигается с места, дослушивает вполуха, как Морель избавился от той гагарки, потом вытирает губы. И встаёт посреди гомона. Остальные продолжают перешучиваться.

– Надеюсь, это хотя бы была самка? – уточняет Паларди, чтобы подбавить смеха.

– Не представляю, – отвечает Морель. – Да и как проверить, господин врач? Я, в отличие от вас, не слушал лекций по хирургии…

Гардель обнаруживает на пороге Жозефа Марта: голова у него сырая. Мальчику явно пришлось идти на ют сквозь бурю. Тело всё ещё разбито вчерашней экзекуцией. Гардель закрывает за собой дверь, чтобы приглушить смех.

– Говори, – велит капитан, не снимая заткнутой за ворот салфетки.

– Бондарь Тавель проиграл в карты всё своё жалованье.

– Пусть хоть родную мать с детьми проиграет, мне дела нет. Ты из-за этого меня отвлёк?

– Я видел, как он положил перед собой луидор…

Капитан хватает Жозефа за шиворот. Ему плевать на их матросские драмы. Там, за дверью, его дожидаются две курицы с вонским вином, анекдоты и подливка с каштанами.

Жозеф лепечет:

– Выслушайте, капитан. Буквы на обратной стороне той монеты… Такие же, как в записке.

Гардель медленно выпускает ворот Жозефа. Они много ночей бились над этой строкой, наполовину скрытой потёкшими чернилами – самой тёмной частью загадки… Буквы, которые ещё можно прочесть, он помнит наизусть:

…ET-NAV-REX

Гардель достаёт из кармана золотой. Подносит к свету. Да, малёк прав, такие же буквы есть на всех луидорах.

– Это размер сокровища… – говорит он.

– И под чернильным пятном много цифр, – прибавляет Жозеф.

Глядя на блеск в глазах Гарделя, он продолжает:

– Возможно, я ещё кое-что понял насчёт той головы быка. Вы читали Библию?

Гардель кривится так, будто его спросили, танцует ли он ригодон или играет ли на корнете – инструменте, уже сто с лишним лет как вышедшем из моды.

– В церквях, – объясняет Жозеф, – голова быка – это знак святого Луки.

– Ты о ком?

– Святой Лука, один из четырёх евангелистов.

– Да что с тобой? Попа проглотил? От кого ты этого набрался?

– От Пуссена.

– Ты что, говоришь об этом с Пуссеном? – накидывается на него Гардель.

– Никогда. Это он рассказывает мне всякое, поучает. Он строил церкви в Италии. И бычья голова – это святой Лука…

– Люк де Лерн, – медленно кивает Гардель.

Тут он удостаивает Жозефа самой горячей и восторженной похвалы, на какую способен:

– Ладно.

Капитан разворачивается, шагает к двери, но возвращается.

– И ещё… остерегайся кока, – шепчет Гардель. – Думаю, он что-то скрывает.

– Кук?

Жозеф не может сдержать улыбки.

– Не знаю… Но предателей я чую за три мили. Каждого, кто перейдёт мне дорогу, я проучу. Раздавлю. И смахну.

Капитан удаляется.

Жозеф Март остаётся один, губы у него синие, ноги ледяные, с волос течёт. Он рад передышке, которую ему дадут эти находки, но не хотел бы, чтобы бедный Кук стал жертвой золотой лихорадки Гарделя.

Жозеф спускается в трюм. Вместо того чтобы вернуться в носовую часть, где его ждёт залатанный гамак, он берёт лампу. В этот поздний час, когда ему не надо бегать по палубе под ливнем или ползти на реи подтягивать паруса, начинается его третья, настоящая жизнь, невидимая для всех.

Между сундуками со стеклянными бусами, тканями, медными и фаянсовыми тазами он проскальзывает в двойное дно трюма, набитое бобами и галетами, рыскает среди бочек с припасами и пресной водой. Он ищет. Открывает ящики, разрывает горы мешков. Обшаривает каждый угол.