Аллея всех храбрецов

В посёлке в основном жили хозяйственники, партийные работники и лётчики и среди прочих начальник отдела гражданских космонавтов. На его пустующей даче и проходила реабилитация эСПэ. Соседка его, хозяйка мопса была уверена, что на даче не живут. Пробираясь через щель в заборе, она собирала на соседнем участке вишни, грибы, малину, а в один прекрасный день увидела, что щель заделана, хотя сквозь дыру от сучка через забор было видно, что участок пустой.

Владельцем дачи был заслуженный лётчик-испытатель. Работать на фирме его пригласил эСПэ: «Соглашайся, шефом-пилотом». А когда тот по здоровью отнекивался, предложил возглавить службу космонавтов-испытателей. Лётчик на это согласился и теперь работал в КБ.

Сначала заборов между участками не было, но постепенно они выстраивались. Лётчик даже задумал беседку и отыскал мастера, Башмачника.

Башмачник неделю похаживал: прикидывал, приносил материал, а, начав строить, заметил, что за работой его наблюдает с крылечка странный человек. Он то сидел на ступеньках крыльца, наклонив голову, то уходил в дом, снова появлялся, но не заговаривал.

Башмачника называли шутя «хозяином посёлка». Молчальники не были у него в чести. Об этой даче он считал: построена безвкусно и дорого. Башмачник не прочь был давать советы и любил поговорить. Заметив как-то, что наблюдатель на крыльце, он обошёл его бесшумно, по-охотничьи и неожиданно огорошил вопросом:

– Сидишь? Давно тебя наблюдаю. Давно сидишь.

Тот вздрогнул, очнувшись, и неприязненно сказал:

– Что нужно?

– А ничего мне не надобно от тебя, – словоохотливо отозвался Башмачник. – Всё есть. Вот ноги, руки, кормилец, это я о топоре. И ничего не надобно от тебя. Вот так. Привык небось, что все тебе просют. Надумал, и я просить пришёл. Ан, нет. На ферме работаешь?

– На заводе.

– Я и вижу, оттеда. Все вы оттеда замороченные. Вот и сейчас о работе думаешь.

– И ты о работе.

– Да, не только об ей. Я о всех вас думаю. Приходится. Оторвались, ничего вам не стоит теперь натворить делов. Снова, может быть, атом активный изобрели.

Главный молчал.

– Научили вас соби на голову, – проворчал Башмачник, – а кругом, смотри, у тебя всё разваливается. Нет, бы взять топорик, да постучать. Жена небось ругается? Вот так. А я взял по весне топорик и по деревням. Кормилец он мне, поилец да заместо подушки иной раз. Стар уже стал, а по весне хожу. Свои-то руки и ноги. А вы навыдумывали машины, шагу не ступи. Ишо в голову провода протяните. На машине туды – сюды, а свои руки-ноги на что? Иной раз идёшь полем от деревни к другой, идёшь лесом, а дух лесной. Захватывает. Хошь, на охоту свожу?

По дорожке пропрыгала белка. Постояла и скрылась в густой траве.

– Скажем, вот животная. Не такая безмозглая, скажу. А человек торопится. Чувствую, ишо такое начнётся. Я, слава богу, уже помру.

– Ходишь по деревням?

– Нет, если честно, уже не хожу. Ноги не те. Но тянет на родину.

– А где твоя родина?

– Это ведь такая присказка, мил человек. Где тебя любили, там и родина. Я так скажу, делай, на что потом силов не хватит. Я ведь в молодости таким дичком был, зато теперь общительный. Первую половину жисти, как учат, живи, зато вторую, как хочется. Воровать тянет тебя, к примеру, воруй, а то пожалеешь потом. Помирать станешь, подумаешь, не так прожил. Ладно, чего насупился? Хочешь наличник тебе сузорный сроблю? Могу и шкап, залюбуешься. Не по делу, а просто, от души. Тут одной красавице, от вас, с фермы, сладил трюмо. Залюбуешься. Да, не о трюмо я, о женщине говорю. За таких в старину стрелялись. А я бы сам стреляться не стал. Ни-ни. Отчего? Ты, к примеру, застрелишься, а ей хоть бы хны.

Башмачник ещё постоял, повздыхал и, не находя сочувствия, добавил:

– Слушай, хочешь совет? Не разжигай себя, а то все друг друга раздражнивают, как если пьют. Вижу, злишься ты. А всего не сделаешь силой. Бросай ты всё. Кто ты есть? Я – мастер, а ты, честно скажу тебе, управляющий. Сплуататор чужого труда. Любой начальник – сплуататор. И теперь злишься, супротив шерсти огладил я тебя. Не серчай. Так, хочешь, на охоту свожу?

Через неделю они отправились по реке.

Туман лежал, запахи утренней свежести долетали с берегов, вода в реке была черна, и было невыносимо тихо. Солнце начало подниматься, и туманные фигуры заколобродили над водой.

– Что? – улыбался Башмачник, хлюпая кормовым веслом. – Как вода?

И отвечал сам себе усмехаясь.

– Мокрая. А как же? Обязательно. Как же ещё.

Плотные зелёные заросли местами поднимались над водой, светились рюмочки кувшинок, благоухали водяные лилии. Лодка плавно скользила по тёмному зеркалу воды. Кругом точно соревнуясь перекликались птицы.

– Слышь, соловьи? – кивал в сторону Башмачник. – Столбят свои места. Кто больше орёт – больший завоеватель. Так оно, так. А то расчувствуются, какой певец. Ты не гляди, что я стар, я понимаю в красоте. Иной раз женщину завижу, встрепенуся. А что? Не стану врать, что есть, то есть. Так ведь красота, это как посмотреть, но смысл во всём…