Али Бабаев и сорок покойников

Бабаев одобрительно хмыкнул. Идея и правда была популистской – дальше некуда! Тут намечался повод поговорить о демократии и свободе, о конституции и произволе властей, о чиновниках, жирующих за счет прописки, и правах мигрантов. Все это, с точки зрения ведомства, к которому принадлежал Бабаев, являлось чистой крамолой, но поговорить – не значит сделать. Он не сомневался, что прописку не отменят никогда, ведь у нее, кроме тотальной слежки, был еще один смысл, почти сакральный, укоренившийся в сознании масс столь глубоко, что никаким бульдозером не сдвинешь: штамп в паспорте фиксировал право на жилье, на сколько-то квадратных метров. Их, этих метров, было немного, вдвое или втрое больше, чем нужно для могилы, но они являлись «священной коровой» любого режима в стране. Территория огромная, однако не Индия, не Ирак и не Египет, без крыши не проживешь… А мест под крышей было меньше, чем желающих.

– Годится! – сказал Али Саргонович. – Ты, ярманд Сергей, продумай идею и набросай эти… как их… тезисы. А ты, катиб Иван, развернешь их в речь минут на двадцать. Что-нибудь так к началу октября… самое время будет выступить и засветиться.

– С примерами из арабской, персидской и тюркской литературы? – деловито спросил Маркелов.

– Это можно. Только без лирики! Ходжа Насреддин подойдет, а еще Омар Хайам и…

В дверь ударили ногой, она с грохотом распахнулась, прервав Бабаева, и в кабинет ввалился Владимир Маркович Жоров, он же – Папа Жо. За ним, вихляя на ходу задом, шагал упитанный мужчина с бледно-голубыми глазками. Помукалов, кличка Мутантик, вспомнил Али Саргонович.

Лидер нацлибералов небрежно пнул медведя в оскаленную пасть, прошелся по шкуре в середину комнаты и обвел ее орлиным взором. Энергия брызгала от него молниеносными разрядами, и казалось, что одинокая лампочка под потолком сейчас ослепительно вспыхнет и взорвется, не выдержав накала электрополитических страстей. Такая уж была атмосфера в Белом Доме: тут электричество обращалось в политику, а политика – в электричество, только не у всех, а у самых высоковаттных персон. Папа Жо, все всякого сомнения, к ним принадлежал.

Он вытянул руку к Бабаеву жестом Наполеона, посылающего на смерть батальоны гренадеров.

– Все отдыхают. Греют задницы в Ницце. Шмудилы! А я работаю. И ты работаешь. Уважаю!

Владимир Маркович говорил отрывисто, командным тоном и короткими рубленными фразами. Эта его манера проистекала из убеждения, что избиратели, а паче того – депутаты Думы, в основном дебилы, способные усвоить мысль лишь из двух-трех слов. Мысли же у Папы Жо были великими, а такая продукция гениального ума всегда отличается лапидарностью.

Бабаев, приподняв брови, спокойно ждал продолжения. Его советники взирали на гостя с нескрываемым любопытством. Никто из них еще не был так близок к средоточию могучей воли и государственной мудрости.

Помукалов, замерший у двери, почтительно вымолвил:

– Вы великий труженик, Владимир Маркович. Если бы все тут были такими, как вы…

– Вот этого не надо! – оборвал его Папа Жо и уставился на бабаевских советников. – Кто такие?

– Мой консультант, мой спичрайтер и мой личный табиб, промолвил Бабаев. – А ты кто такой, сын ишака?

Гость, однако, не оскорбился – в политических баталиях ему приходилось и не такое слышать. Еще раз оглядев советников, Папа Жо повел рукой, будто отгоняя муху.

– Брысь! Все брысь! И ты, Помукалов, тоже! Нечего вам тут штаны протирать. У нас, политиков, свои дела.

Но Маркелов, Калитин и Пожарский сидели как сидели. Пожарский зевнул, Калитин положил ногу на ногу, а Маркелов что-то прошипел сквозь зубы – может, «клоун», а может, «козел».

– Свободны, – сказал Бабаев. – Слышали ведь: у нас, политиков, свои дела.

Его ярманды тут же поднялись и направились к двери. Первым шагал доцент, едва не стоптавший Мутантика. Обиженно пискнув, тот исчез в коридоре, потом раздался басовитый голос Пожарского – кажется, он советовал Помукалову сунуть отдавленную ногу в таз с холодной водой.

– Дисциплина у тебя, Алик! – с одобрением сказал Владимир Маркович. – Это я тоже уважаю!

Бабаев насупился.

– Уважаешь, значит… Тогда в другой раз стучись ко мне, Вован.

– А зачем? – удивился лидер нацлибералов. – Я двери всегда ногой отворяю. И знал бы ты, в какие кабинеты!

– Ко мне будешь стучаться, – повторил Али Саргонович. – Ногой откроешь, вперед ногами вынесут.

Папа Жо бросил взгляд на рамочку, что примостилась на сейфе, и ухмыльнулся.

– Стреляться вздумал со мной? Зря, зря! Не выйдет! Я тест вменяемости не пройду.

– Как же ты в Думу попал? – изумился Бабаев и услышал в ответ:

– Народ меня любит, а глас народа – глас божий. – Затем, окинув пренебрежительным взглядом обстановку комнаты, Папа Жо сказал: – Ну, хватит о возвышенном. От кого ты кормишься, Али? От чеченов?

– Я сам по себе, ашна. Бизнес имею. Хомяков на шерсть развожу, пояснил Али Саргонович.

– Хрень, а не бизнес, – молвил гость, снова озираясь. – Бедно живешь. Мало шерсти настриг.

– Еще настригу, – отозвался Бабаев.