Алексей Гаврилович Венецианов

В первоначальную пору накопления впечатлений он почти не решается отдавать новые впечатления даже листу бумаги, не то что холсту. Он словно уже не доверяет прежнему своему умению. Он смутно ощущает, что его оружие, арсенал его художественных средств для новых завоеваний требует решительного обновления. Мечась в этих трудных поисках, что-то он, конечно, пробует. То вдруг напишет на доске маслом апостола Андрея Первозванного. А оказывается изображенным под этим библейским наименованием здешний крестьянин со сложенными перед собою руками. Тогда он пишет — тоже на доске, тоже маслом — просто крестьянина, отрезающего ломоть хлеба. Но черты его лица получаются малоподвижными, малоиндивидуальными. С таким же основанием автор мог бы дать этому герою какое-то апостольское имя. Он откладывает палитру. Берется за карандаш. На листках, чаще на клочках бумаги вызывает к жизни слабые подобия фигурки сидящего пастушка, крестьянок, ребятишек, деревенской улицы, стены сарая, просто бревен, наличника окна, древесного ствола. Робкие попытки. Призванный самой природой своей натуры мыслить цветом, он с трудом может выразить себя в монохромном рисунке. Должно быть, поэтому он с годами почти оставит карандаш.

И все же долго так продолжаться не могло. Бремя новых знаний выносилось все труднее. Приспела пора, когда сделалось невыносимо нужно выплеснуть переполнившие его впечатления. Так появляется на свет композиция, обыденно названная автором «Очищение свеклы».

После изображения Головачевского с воспитанниками это вторая в его практике групповая композиция. Он сейчас словно опасается не уместить переполняющие его впечатления в рамках одиночного портрета. Он впервые пробует связать отдельных людей единым, общим действием. Правда, самого «производственного процесса» он не показывает, «техника чистки свеклы» его занимает менее всего. Собственно, так будет всегда: Венецианов никогда не стремился к тому, чтобы его картины могли играть роль «пособия» по сенокошению, пахоте или обмолоту хлеба. Он одарен способностью уловить ту естественную остановку житейского действия, когда чисто внешние связи отдаляются на второй план, а на первый выступает нечто несравненно более важное — образно-пластические, духовные связи людей труда. Картина называется «Очищение свеклы», но в данный, увековеченный художником миг никто свеклу не чистит. Художник захватил недолгий момент передышки: следующая корзина уже принесена, и кажется, едва мы отвернемся, снова заснуют руки крестьянок, одна из них еще даже не поспела опустить из рук нож.

Внешне неподвижная группа, несущая в себе оттенок величия полна внутреннего движения. Оно внятно и многоречиво выражено в перекрещивающихся взглядах, в многозначительном «разговоре» рук. Руки женские, мужские и детские. Руки, еще сохранившие юную розовую гладкость, и руки, навсегда загрубленные работой, все эти руки мастерски сорганизованы в ритмически слаженный ансамбль. Сквозное движение, идущее плавно из рук в руки, имеет не только образно-ритмическое, но и композиционно-пространственное значение.

Венецианов еще не готов к воплощению так поразивших его в деревне далеких просторов. Более того, увлеченный сейчас другими проблемами, он с намеренной откровенностью решительно ограничивает глубину в картине: ставит за спинами женщин преграду из условно решенной зелени и даже большой кусок небесного голубого свода как бы «распрямляет» и тоже «ставит» вертикальной стеной, ограждающей пространство. Создается впечатление, что, следуя одному из канонов академизма, он умещает группу на узкой кромке переднего плана — как в скульптурном барельефе, как в театральной сцене. Но первое впечатление ошибочно. Если соединить мысленно движения всех рук одной линией, можно получить некую кривую, обозначающую графически внутренний пульс ритмически-пространственной жизни картины: кривая, то выходящая на передний план, то убегающая вглубь, словно «прошивает» весьма значительный пространственный слой от края до края изображения. От руки юноши, сжимающей корзину, движение резко идет к рукам ребенка, охватившим кринку с молоком, возвращается вперед, к руке, сжимающей нож, и далее плавно устремляется снова в глубину, завершаясь рукою второго мальчика, покоящейся на плече матери.