Алексей Гаврилович Венецианов

Первые послевоенные годы Венецианов не слишком много, скорее даже мало работает. Война в жизни многих русских стала вехой, определенным рубежом, водоразделом. Подводились итоги прожитому, строились прожекты — как жить дальше. Венецианов перебирал в памяти сделанное. Теперь уже пришла пора сказать с достаточной определенностью — портреты были для него главным. За портретами вставали в памяти люди — Бибиков, Головачевский, Фонвизин. Помнится, последний портрет он писал 3 июня, в самый канун войны. Через несколько дней юноша Фонвизин надел тогда мундир и отправился на театр военных действий. Вернулся он героем. Пройдет еще несколько лет, и он снова станет героем, героем-декабристом, осужденным по тяжкому четвертому разряду как виновный «в умысле на цареубийство». Венецианов во время работы над портретом Фонвизина его будущих подвигов, естественно, не мог знать. Он просто хотел соблюсти собственное обыкновение — писать тех людей, к которым чувствовал сердечное уважение. Ему хотелось, чтобы изображенные им люди давали пример другим. Иными словами — он интуитивно стремился к тому, что в наши времена выражается словосочетанием «положительный образ». Действительно, глядя в полное достоинства лицо Головачевского, в дышащие чистотой лица Бибикова или Фонвизина, мы доверяем той возвышенной тональности, с которой художник их изображает. И не зря: если Головачевский оправдал эту героизацию всей прежней своей жизнью, то молодые воины Бибиков и Фонвизин — грядущими подвигами, будущей жизнью. Таким молодым людям Россия могла вверить свою судьбу. В первые послевоенные годы изменилось в обществе отношение к человеку, постепенно становилось иным и отношение художников к своим моделям. Искусство хотело утверждать человеческое достоинство, прокламировать ценность личности, невзирая на ее социальное положение, измеряя ее значительность не числом десятин, не высотою ступени иерархической лестницы, а собственными качествами. Венецианов фонвизинским портретом ответил на эти еще не облеченные никем в слова, но уловленные его душой веяния времени.

Глава четвертая

Во всеобщем возбуждении, туманных радостных надеждах встречали в России 1815 год. Для Венецианова он стал годом больших перемен. Ему уже тридцать пять. Он было смирился с мыслью об одиночестве, стал почитать себя закоснелым холостяком. И вот в один прекрасный день все перевернулось — он женился на Марфе Афанасьевне Азарьевой. Родом она была из дворян, но едва ли не меньше чем средней руки. У родителей ее было небольшое именьице в Тверской губернии. Венецианову давно хотелось побывать в тех краях: судьба будто специально нет-нет да и напоминала ему о Твери: там три года прожил Теребенев, в Тверской губернии находилось имение Львова.

После скромной свадьбы молодые отправились в имение Азарьевых. Так осуществилась самая первая встреча Венецианова с тверской землей, с ее скудной и трогательной красотой. Им овладело чувство счастья. Эта природа казалась овеществлением его идеала. Тишина, покой, малолюдье, совершенное отсутствие пестроты в красках, широкие просторы, большие пространства под нежно-голубым высоким сводом неба. Венецианов, еще не подумав как следует, что же будет со службой, понял, что он хочет, он должен жить здесь, только здесь. Желание это так овладело им, что он еще до истечения 1815 года поспел сделать все: разузнать, где, что и почем продается, объездить множество адресов и, наконец, отыскать то, что ему по всем статьям подходило.

Дело № 5110, хранящееся в Калининском областном архиве, гласит: «Лета 1815-го в 10-й день сентября подпоручица Анна Васильева дочь жена Шульгина продала я академика 9-го класса Венецианова жене из дворян Марфе Афанасьевне дочери урожденной Азарьевой недвижимое свое имение, доставшееся мне по наследству после покойной родительницы моей княгини Авдотьи Федоровой жены Шаховской состоящее Тверской губернии Вышневолоцкого уезда…» В тексте хранящегося там же второго документа — прошения Марфы Афанасьевны на высочайшее имя о введении ее во владение имением — можно почерпнуть некоторые дополнительные сведения. Здесь оговорена цена имения — 15 000 рублей и указано, что в имении было «крестьян и дворовых людей всего мужского пола… тридцать три души, да земли в сельце Трониха 57 десятин».