Алексей Гаврилович Венецианов

Непривычными казались Совету и живописные качества портрета. Наверное, не раз академики передавали из рук в руки холст, ибо вполне можно было оценить живописные достоинства картины только с близкого расстояния. Кстати, так будет со всеми картинами Венецианова, все они настоятельно требуют самого тесного контакта, сближения со зрителем. При внимательном рассматривании проступала некая необычная двойственность цветового решения: портрет одновременно многокрасочен и монохромен, скуп и богат, сдержан и многоречив. Первый взгляд улавливает три основные цветовые доминанты: сине-зеленая глубокая, теплая масса сюртука, ясная белизна рубашки со стоячим воротником и намеренно близкие не только по цвету, но и по «сплавленности» цвета со светом лицо и рука с кистью. На беглый взгляд фон в портрете ровный, гладкий, пустой, одним словом, нейтральный. Но первое впечатление, как это нередко случается, обманывает невнимательного зрителя. Пожалуй, в Академии еще не видывали столь сложно вытканного из нитей разного цвета и вместе с тем приведенного к гармоническому тональному единству решения фона. Мелкие, такие точные, что будто взвешенные, мазочки красного, розового, зеленого, охристого, желтого, синего цветов сплавлены воедино. Эта масса, это цветовое «тесто» кажется движущимся, живущим по скрытым своим законам, дышащим. Венецианов теперь не прибегает к тому более упрощенному решению фона, которому когда-то так радовался, найдя его для «Молодого человека в испанском костюме»: там ощущение пространства давало резкое затемнение фона за фигурой и высветление перед нею. Здесь создание реальной среды, живого пространства осуществлено более тонко. Чисто цветовыми средствами Венецианов достигает в беспредметном фоне ощущения пространственных слоев: более светлая, более нежная, более сглаженная часть фона окружает голову, как ореол. Здесь фактурно-цветовая масса так податлива, что голова, кажется, вот-вот утонет в ней, отодвинется в глубину. Деликатно, но настойчиво Венецианов «возвращает» свое изображение из пространственных глубин; к краям холста, особенно в углах, фон постепенно и неуклонно темнеет, делается более интенсивным, более звучным, четко очерчивающим плоскость изображения.

Не вполне обычным, должно быть, показалось и решение света. В Академии был общепринят ровный, рассеянный свет, льющийся из неопределенного источника. Свет лишь высветлял цвета, давая возможность вместе с тенью моделировать фигуры, складки и так далее. То, что свет, рождая рефлексы, вызывал к жизни влияние соседствующих цветов друг на друга, изменяя предметный цвет реальных вещей, — это вовсе не бралось во внимание. У Венецианова свет, направленный из четко означенного источника, «вмешивается» во все: не только помогает с мягкой пластичностью выстроить объемные массы фигуры, головы, но и самовластно распоряжается цветом. Белая рубашка напоена призрачными синевато-зеленоватыми рефлексами — отзвуками плотной цветовой массы сюртука. Эти легкие рефлексы — как эхо. Рефлексы фона чуть слышно звучат в цветовом решении волос, очень тонких, мягких. Свет, заданный себе художником, не ярок. Резких эффектных стыков тени и света он не дает. Проследить сложную нюансировку в этом случае куда труднее, настолько многоступенчата постепенность ухода открытого света в темноту.

Автопортрету Венецианова не свойственны внешние романтические черты. Это особенно ощущается при сравнении с автопортретом, считавшимся до недавнего времени автопортретом Ореста Кипренского (1808). Здесь автор одержим созданием личности романтической, вольнолюбивой, порывистой, подверженной сильным, порой противоречивым чувствам. Кисти за ухом, сам в халате, да не оправленном, а в нарочитом беспорядке. Густые волосы не приглажены. Здесь свет тоже поставлен слева, как и у Венецианова. Но, стремясь, чтобы напряжение душевных сил сразу бросалось в глаза, автор прибегает к таким резким контрастам света и тени, что причудливые блики едва не ломают в портрете форму. Здесь портрет-настроение, портрет-этюд. У Венецианова портрет-изучение, портрет-исследование, длительное и глубокое. Его не заботит внешняя романтизация. Романтизм проявляется здесь не в маскарадном костюме, не в загадочной таинственности. Венецианов сумел сделать явным, зримым накал творческих сил незаурядной личности.

В прежних портретах, как бы ни были одни из них красивы, другие эффектны, он еще находился в плену своих предшественников, своего учителя Боровиковского. Эта работа не может напомнить никого из них. Она совершенно самостоятельна, ярко индивидуальна. Негромким, но внятным голосом эта картина во всеуслышание заявила о том, что в России появился новый многообещающий художник.

С «Автопортрета» 1811 года, по сути дела, началась совершенно самостоятельная творческая деятельность Алексея Гавриловича Венецианова.