Алексей Гаврилович Венецианов

Нетрудно представить себе выражение лица Александра I и сиятельных вельмож, когда гравюра впервые предстала пред их очами. Венецианов использовал такой прием: все многочисленные герои, вплоть до прильнувшей к вельможе возлюбленной, принадлежат миру вполне реальных, обыкновенных людей. В их окружении уродливый, коротконогий, огромноголовый вельможа выглядит выродком рода человеческого. Гравируя доску, Венецианов имел перед глазами не только оду Державина. Он хотел найти способы материализации черт характера вельможи, которые обрисовал еще Радищев: «Блаженны в единовластных правлениях вельможи. Блаженны украшенные чинами и лентами… Кто ведает из трепещущих от плети, им грозящей, что тот, во имя коего ему грозят… в душе своей скареднейшее есть существо; что обман, вероломство, предательство, грабеж, убивство не больше ему стоят, как выпить стакан воды».

Несколько позднее, в 1816–1817 годах, выйдут в свет «Письма другу (Мысли)» будущего декабриста Федора Глинки, где он весьма метко замечает: «Многие, входя в вельможи, выходят из людей».

Казалось бы, решительно невозможно разъять художественное произведение на содержание и образно-пластическую форму. Гравюра «Вельможа» представляет собою в этом смысле своего рода феномен: острота самого содержания воздействует как бы помимо формы, пока далеко не совершенной. Венецианову хочется разбить свое повествование как бы на три акта: первый — беспробудно спящий вельможа со всем окружением (дамой, прильнувшей к нему, статуэткой обескураженного амура, кошкой, играющей нераспечатанными деловыми бумагами и слезными прошениями обездоленных). Второй — отражение в зеркале несчастных просителей и, наконец, третий — сторожевые псы, слуга и собака, ограждающие расточительного хозяина от заимодавцев. Однако же зеркало поставлено так, что в нем никак не может отражаться соседняя комната. Перспектива другой комнаты построена неумело, произвольно. Следует только запомнить для будущего, что и здесь, как в некоторых ранних портретах, художник опять производит смелую разведку пространственных решений. Прием отражения в зеркале сам по себе очень интересен, и в будущем Венецианов и его ученики овладеют им с завидной виртуозностью. Технически офорт сделан неплохо, с основами этого сложного искусства автор явно был хорошо знаком. Кто был его учителем? Быть может, основные приемы успел ему преподать Львов. Возможно, И. Теребенев, с которым Венецианов вскоре займется созданием сатирических листов. Скорее всего, С. Галактионов. Этот прекрасный мастер был почти ровесником Венецианова, но пережил его на семь лет. В собрании коллекционера Ваулина именно рукою Галактионова было помечено на девяти карикатурах авторство Венецианова, что говорит в пользу близости обоих художников.

Разразившаяся над головой Венецианова буря изрядно обескуражила его. Он решительно не мог взять в толк, почему его гравюра подверглась беспощадному уничтожению. Разве он замахивался на основы империи? Он желал сослужить добрую службу своему народу и государству. Это стремление двигало им, когда он выбирал эпиграф для своего журнала: «Ridendo castigam mores» («Смех исправляет нравы»).

Какие бы удары не получал он в дальнейшем, какие бы новые утеснения народа не применяло правительство, Венецианов до конца своих дней останется верен просветительским идеалам, усвоенным в юности. Он всегда будет горячо ратовать за то, чтобы считать первой обязанностью дворянина оправдать своей жизнью «дворянское титло». В этом он близок позиции Державина, который в оде «На знатность» призывал:

Дворянство взводит на степень
Заслуга, честь и добродетель.