Александровский cад

– Узнала, – безразлично ответила трубка. Казарину было невыносимо слушать холодный голос любимой, но он справился с собой.

– Что происходит? Я хочу тебя увидеть.

– Это невозможно, – таким же безразличным тоном ответила Таня.

– Почему?

Таня не могла найти нужных слов.

– Ты не ответила.

– Леша, не мучай ни себя, ни меня.

– Но что происходит? Я не могу понять.

– Ничего не происходит. Просто мы расстались.

– Это кто так решил: ты или твой отец?

– Я.

– Я тебе не верю.

– Это твое дело. Таня повесила трубку.

Лешка резко вышел из телефонной будки и чуть не зашиб дверью Ваську Сталина.

– Тьфу ты, черт! Такие вот, как ты, и рушат человеческие судьбы.

– Да ладно, чуть задел, а ты уже разнылся. Васька улыбнулся.

– Дурак! У меня через неделю в летном медкомиссия. А вдруг ты мне руку сломал бы?!

Казарин промолчал и хотел уж было уходить, но Васька окликнул:

– Хочешь со мной?

Лешка задумался. На него нахлынуло все, что случилось с ним в последние дни.

– Мне все равно, – сказал он, наконец, и опустил глаза. – Я вообще-то в МГУ, на исторический, собирался…

Васька понимающе кивнул. Всему классу было известно о размолвке между Казариным и Шапилиной.

– Да плюнь ты на все. Впереди целая жизнь. Поехали со мной в Качу.

Лешка смотрел на всегда веселого Ваську и не мог понять, шутит тот или говорит всерьез.

– А как? Надо же справки, характеристики… Васька обнял друга и вкрадчиво произнес:

– Не надо! Я все устрою. По рукам?

И Василий протянул ему свою ладонь…

…А ровно через неделю Лешка стоял у Кутафьей башни с вещмешком за плечами и в последний раз смотрел на Кремль. Это был его Кремль – Кремль, в котором он вырос, в котором встретил и потерял свою любовь и где теперь оставался единственный дорогой для него человек – отец…

ЧАСТЬ II

Пролог

Август 1941 года

Кремлевские часы на Спасской башне показывали 22.30. За дверью кабинета Сталина шло заседание Государственного Комитета Обороны, на котором обсуждался план эвакуации ценностей из Кремля. В приемную то и дело выносили стенограммы и государственные документы. Без пятнадцати одиннадцать заседание закончилось, и члены комитета, пыхтя и отдуваясь, словно после тяжелого бега, стали покидать кабинет Верховного Главнокомандующего. Заведующий особым сектором ЦК генерал Шапилин протянул папку своему заместителю.

– Знаешь, Сергей Порфирьевич, ты документ этот изучи самым внимательным образом. Спрашивать буду с тебя. Завтра утром представишь справку: что в каких ящиках лежит и какая охрана прилагается. Сам понимаешь – не картошку вывозим. И чтоб все до мельчайших… За документ головой отвечаешь, а то нас по законам военного времени самих с тобой «эвакуируют» до ближайшей стенки.

Панин понимающе кивнул и, вместе с прикрепленным к нему помощником, поспешил по коридору к своему кабинету, расположенному тут же в Первом корпусе.

Часы на Спасской башне показывали 22.55, когда Панин и помощник вошли в приемную. Перед тем как пройти в свой кабинет, на котором значилось: «Заместитель заведующего особым сектором ЦК», Панин дал команду помощнику:

– Вызови машину! Я буду работать на даче. Стрелки главных часов страны отсчитали еще две минуты и замерли на 22.57. Свет в кабинете Панин зажигать не стал и, положив папку на стол, направился к сейфу, стоявшему в углу. Проходя мимо окна, он обратил внимание на огромный лунный диск, словно застрявший между зубцами Кремлевской стены.

– Ночка красит лунным светом стены древнего Кремля… – перефразировал известную песню Сергей Порфи-рьевич и, насвистывая любимый мотив, достал из кармана френча ключ…

Часы на Спасской башне показывали 22.59.

Панин собрался было открыть сейф, но в это время что-то заметил и повернул голову…

Куранты завершили часовой бег и принялись отбивать положенные одиннадцать ударов. Прошло пять, десять, пятнадцать минут, но Панин так и не появлялся. Его помощник, в очередной раз посмотрев на часы, нерешительно постучал в дверь. Не услышав ответа, он вошел в кабинет и вскрикнул от неожиданности: посередине с пробитой головой лежал мертвый начальник. Сейф был открыт и пуст.

Глава 1

10 августа 1941 года

Алексей Казарин стоял на площади перед Курским вокзалом и вдыхал запах утра родного города. Он только что вернулся в Москву, в которой не был три долгих года. Чем больше смотрел Лешка по сторонам, тем меньше узнавал столицу. Аэростаты в небе, пустые улицы, заклеенные крест-накрест окна, бумажный мусор вдоль тротуаров, плакаты «Не болтай!» с девушкой в платочке, приставившей ко рту палец, – все это было так не похоже на тот город, который Казарин покинул с вещмешком за плечами. Тогда в 38-м Москва улыбалась ему криками мороженщиц, звоном трамваев, веселыми, какими-то бесшабашными гудками машин. Теперь все стало по-другому. Даже моторы машин, казалось, работали тише. А главное – резко изменились сами москвичи. Тревога чувствовалась во всем: в торопливости походки, в лицах, даже в серых тонах одежды.