Александрия-2

Мои товарищи испуганно заметались по дому в поисках выхода. Кандыба с разбегу пытался вышибить дверь, а дед пробовал топором отковырять ставни. Мною же овладело какое-то безразличие. Я сидел на своей лежанке и равнодушно смотрел, как дым заполнял комнаты и языки пламени уже врывались вовнутрь.

«Ну вот и все, – подумалось мне. – Побеждает тот, кто наносит первый удар. Комендант опередил всех. Как мудро: без Кандыбы и бунта никакого не будет, и меня не надо выпускать на свободу. Недооценили мы Румянцева. Какая разница: кто победит, а кто проиграет? Всё равно все на том свете будем рано или поздно. Мой час, похоже, настал…»

Пламя уже вовсю бушевало в доме, когда Кандыбе удалось вышибить дверь. Он подскочил ко мне и взвалил на свои мощные плечи мое уже почти бесчувственное тело.

«Странно, но комары с улицы куда-то исчезли. Наверное, испугались огня», – подумал я и закашлялся от свежего воздуха.

Лысый великан бережно, как малого ребенка, положил меня на траву. Я заметил, что у него обгорело все лицо, но всполохи пожара еще отражались на его блестящей лысине.

– А где дед? – встрепенулся бывший депутат. – Он ведь остался в доме!

Кандыба вскочил и бросился в объятую пламенем избу. Едва он скрылся в стене огня, как раздался страшный треск, и пылающая крыша обрушилась вниз, похоронив под собой моего спасителя и хозяина дома.

Глава 11. И повторится всё, как встарь

Санкт-Петербург. Июль 1836 года

Коляска, запряженная вороными рысаками, подняв облачко пыли, остановилась у ворот Александро-Невской лавры. Кучер проворно соскочил с козел, открыл дверцу и, поддерживая владыку под руку, помог ему спуститься на землю. Митрополит Серафим был стар и немощен, а тут еще простудился во время крестного хода, поэтому сейчас кое-как передвигал ноги. Из калитки к нему на помощь поспешили монахи.

Но вдруг какой-то оборванный и грязный нищий выделился из толпы таких же неприкаянных бродяг, отирающихся у лавры целыми днями в ожидании подаяний, и упал на колени прямо перед митрополитом.

Монахи бросились поднимать наглеца, чтобы он не досаждал владыке своими проблемами.

Но нищий успел схватить отца Серафима за руку, посмотрел ему прямо в лицо своими небесно-голубыми глазами и молвил благородным голосом:

– Благословите мое возвращение.

Митрополит замер. Он властным жестом остановил ретивых монахов и сам поднял с колен бродягу. Взял его за руку и повел за собой в лавру, как дорогого гостя.

– Уже не чаял увидеть вас живым, – сказал митрополит, когда он остался с гостем наедине в своих покоях. – Клейнмихель сказывал, будто бы вы погибли во время шторма.

– Я уже столько раз погибал, что уже сбился со счета. Сам не знаю, почему меня смерть не берет. Видно, настолько тяжкие мои грехи, что я до сих пор не могу искупить их сполна. Не судьба мне умереть на чужбине. За этим и вернулся на родину, чтобы прах мой покоился в родной земле, – тяжело вздохнув, признался бродяга.

Митрополит покачал головой и произнес:

– Я-то вас понимаю. Но поймет ли ваш поступок император Николай Павлович? Он уже так свыкся с верховной властью, что никого рядом не потерпит.

– Я знаю это, владыка. Потому и пришел в первую очередь к вам, а не к брату. Я хочу, чтобы вы передали ему мою нижайшую просьбу. Мне не нужна власть, не нужны деньги. Я готов отправиться в самую далекую ссылку, в самую глушь. Обо мне никто никогда не услышит. Я уже давно не царь Александр и даже не граф Северный. Эти господа умерли, и мир их праху. Я просто бродяга, не помнящий родства, который хочет дожить остаток своих дней среди соплеменников. Вот об этом молю вас похлопотать перед императором.

Митрополит подошел вплотную к своему гостю и крепко обнял его, не боясь испачкаться о его лохмотья:

– Все сделаю для вас, сын мой, что будет в моих силах. Жаль, что граф Аракчеев не дожил до светлого дня вашего возвращения. Как бы он был рад вас увидеть. И матушка ваша тоже. Мария Федоровна и слегла-то совсем, когда с Цейлона пришло письмо, что вас с вашим капитаном смыло с яхты во время шторма. Царство ей небесное! И Константин Павлович, братец ваш, преставился от холеры. Да упокоит Господь его душу. У нынешнего государя теперь другой первый советчик – генерал-адъютант Клейнмихель. Пошлю-ка я ему весточку, пусть заедет ко мне, когда сможет. С ним обо всем и потолкуем. А пока располагайтесь здесь, в лавре. Отец настоятель выделит для вас келью. Отдохнете, приведете себя в порядок. Вид у вас, прямо скажем, неважный. Я, честно признаюсь, сгораю от нетерпения услышать ваши рассказы о дальних странствиях. Но всему свое время.

Клейнмихель приехал через два дня. Митрополит к тому времени уже почти поправился, встретил царедворца на монастырском дворе в отдаленной беседке, куда распорядился подать чаю.