Александрия-2

Мои защитники разделились на оптимистов и скептиков. В то, что Мосгорсуд оставит в силе приговор, вынесенный мне Мещанским судом, не верил никто. Но оптимисты считали, что мне ничего серьезного в ближайшее время не грозит. Пока обвинение подаст апелляцию, пока кассационная инстанция рассмотрит ее и отправит дело на пересмотр, пройдет немало времени. И до вынесения нового приговора я буду свободным человеком, даже не стесненным подпиской о невыезде. Пессимисты же, как и моя жена, настаивали на моем немедленном отъезде за рубеж, напоминая, что прокуроры готовы обвинить меня в совершении еще одного преступления, о котором почему-то прежде забыли, – в растрате средств компании. Не важно, что контрольный пакет акций принадлежал мне, а объем выплачиваемых дивидендов и размеры инвестиций в различные коммерческие проекты устанавливал совет директоров холдинга, меня все равно хотели обвинить в том, что я умышленно растратил средства, чем нанес ущерб миноритарным акционерам. Бред какой-то! Я просто не мог поверить в эту чушь, что человек может украсть у самого себя. Что-что, а интересы компании и интересы акционеров для меня всегда были на первом месте, я же был главным из совладельцев!

Поэтому я отверг предостережения скептиков и не уехал сразу. А потом уже было поздно.

Меня вызвали на допрос в прокуратуру к тому же самому молодому и ретивому следователю, который полтора года назад пытался выдавить из меня покаяние в предыдущих грехах. Я подошел к десяти часам утра к указанному в повестке кабинету и постучался. Мне велели подождать, а через полчаса пригласили войти. Следователь огласил мне новое обвинение и выписал ордер на мой арест. Из его кабинета я вышел снова в наручниках в сопровождении конвоя и был доставлен обратно в Матросскую Тишину, в ту же самую камеру, которую покинул всего три дня назад.

Дело о растрате рассматривалось еще полтора года. Прокуратура собирала со всей страны обманутых мною акционеров, и они давали показания в суде в качестве потерпевших. А тем временем мои гонители, отчаявшись добиться от меня уступки акций, взяли курс на окончательное разорение некогда процветавшего холдинга. Налоговое ведомство завалило арбитражный суд исками по взысканию с нас якобы недоплаченных налогов за пять лет. Когда суммы недоимок и штрафов сравнялись со стоимостью основных производственных активов компании, наши мощности стали продавать на аукционах по частям. Эти предприятия представляли интерес для многих инвесторов, большей частью иностранных. Однако они всегда доставались почему-то каким-то новым, неизвестным фирмам. Государство тоже старалось не афишировать новых собственников. Но никто из мелких акционеров больше не роптал, хотя всех разорили до нитки.

Новый судья – честолюбивый и исполнительный юрист лет тридцати пяти от роду – не мудрствуя лукаво, приговорил меня к десяти годам лишения свободы в колонии общего режима. Но к тому времени Дума внесла изменения в уголовный кодекс, и суд заменил мне лагерь на колонию-поселение. Так, после трех лет ожидания вынесения приговора в Матросской Тишине (правда, с перерывом в три дня) я и оказался здесь, в Новой Жизни.

Я попал сюда в начале сентября. Но лужи на вертолетной площадке уже подернулись коркой льда. Завывал промозглый полярный ветер, гоня по небу от Ледовитого океана косматые серые облака с дождем и снегом.

От барака метеостанции к нам навстречу выдвинулись две закутанные в армейские плащ-палатки фигуры.

Лейтенант внутренних войск, возглавлявший мой конвой из Красноярска, небрежно козырнул подошедшим и, стараясь перекричать шум вращающихся вертолетных лопастей, громогласно заявил:

– Принимайте пополнение. Вот документы. А мы полетели – до бури надо поспеть в Туруханск.

Не дожидаясь ответа, он быстро вскарабкался по лестнице в вертолет и дал пилоту команду на взлет. Стальная птица замельтешила лопастями, как стрекоза, подняв вокруг себя маленький ураган. Мои новые конвоиры подхватили меня за локти и потащили подальше, к метеостанции. Вертолет поднялся в воздух, покачав на прощание своим мощным корпусом, взмыл в небо и подался на юг.

– Давай знакомиться, новичок, – произнес старший. – Я здешний комендант, капитан Полеванов Иван Кузьмич. А это – мой помощник, сержант Севрук.

– Ланский, Михаил, – представился я, пряча руки в карманах телогрейки.

Не так чтобы они у меня сильно замерзли. Мне просто не хотелось акцентировать излишнее внимание на своем унизительном положении. Но комендант неожиданно протянул мне ладонь для рукопожатия.

– Будем знакомы. Нам еще долго предстоит жить вместе.

Я ответил на рукопожатие. Но сержант здороваться со мной не стал, а только поправил висевший у него на плече автомат.

От лейтенанта не укрылось это движение конвоира.