Александр Ульянов

— Да, нужна! И даже необходима! — горячо возражал Лукашевич. — Во-первых, исторический опыт нас учит, что достижение конституционного режима осуществляется раньше, чем сложится сильная влиятельная рабочая партия, и что в борьбе с абсолютизмом принимают деятельное участие и другие заинтересованные группы населения. Во-вторых, сам процесс организации рабочего класса при абсолютизме идет очень туго и болезненно вследствие того, что рабочие в этом случае должны вести борьбу на два фланга: с капиталистами и правительством. В-третьих, под сильными ударами народовольцев заколебалось самодержавие, и не исключена возможность, что от новых ударов оно пойдет на уступки. В-четвертых, наконец, решительная террористическая борьба поднимает боевое настроение передового общества.

— Ничего нет ужаснее сознания общей беспомощности, — говорил Саша, точно думая вслух. — Конечно, силы наши не равны. Но вспомните Ирландию. Когда были затронуты там жизненные интересы общества, а силы борющихся сторон были очень неравны, то ирландцы прибегли к услугам динамита. И если бы все наши передовые слои общества поставили так вопрос: свобода или смерть, — о, мы бы многого сумели добиться. Но какие бы формы ни принимала борьба, одно абсолютно несомненно: молчать нельзя. Активно бороться со всем этим злом не только долг, обязанность каждого честного человека, любящего свою родину, но и его органическая потребность.

— Теперь не время предаваться душевным излияниям скорби, негодования или осуждения, — твердил Шевырев, — надо действовать динамитом.

2

После добролюбовской демонстрации Генералов стал апатичным и угрюмым. Он забросил чтение книг, над которыми просиживал ночи в поисках ответов на мучившие его вопросы. Он уже не только не спорил, по какому пути пойдет Россия, будет ли в ней развиваться капитализм, а с иронической улыбкой слушал и тех, кто говорил об этом. Оставил также попытки завязать сношение с рабочими. Ему не давала покоя одна тяжкая дума: как избавиться от ужасного насилия и произвола?

— Что с тобой, Денисыч? — приставал к нему с расспросами Говорухин.

— Никуда я, брат, не гожусь…

— Это почему же?

— Сил у меня мало.

— Сил мало? Да у тебя их хватит на троих!

— Нет, я себя знаю. Для пропаганды я не гожусь: у меня огня нет в груди для нее. Я решил так: мне надо идти по части бомб!

— Это ты говоришь потому, что в такой волне находишься. С тебя еще выйдет знатный пропагандист.

— Может быть, но не скоро. А времена ныне такие стали серьезные, что никакой сноровки не приобретешь. По-моему, уж если попадаться, то так, чтобы те, враги-то рода человеческого, помнили. А страсть они боятся бомб-то! Вот сам царь. Не показывается из дворца. А что его там держит? Тюремные решетки? Нет, страх! Страх перед бомбами.

Генералову вторил его земляк и друг Пахом Андреюшкин:

— Да когда, же, наконец, вы будете что-нибудь делать? Как вы можете рассуждать о всяких высоких материях, как вы можете заниматься науками, когда вокруг вас свирепствует такой дикий произвол? В гимназии над нами так измывалось начальство, что нам надоело бить окна и мы задумали, было, взорвать дом директора. Да не только в нашей, а одновременно во всех гимназиях города. И если бы меньше было болтунов, то эти взрывы в Екатеринодаре прокатились бы по всей России! Я думал, что хоть здесь свободно вздохну, а оказывается, и университет давно уже превращен в дисциплинарное военное заведение. Мы же не столько учимся, сколько служим всем, начиная от его императорского величества и кончая младшим дворником.

— Но без подготовки тоже ничего сделать нельзя, — возражал ему Говорухин.

— Все слова да слова, — перебивал его Андреюшкин, — а дела нет.

— Слушай, Пахом, — горячился Говорухин, — ты мне надоел упреками в бездействии!

— И очень хорошо, — резко отвечал Андреюшкин, — и буду твердить свое, пока вы не перейдете от болтовни к делу! А если не желаете, если у вас нет на это сил, так и скажите. Это будет по крайней мере честно!

3

В то время когда Шевырев говорил Ульянову и Говорухину, что есть уже группа террористов и им осталось только примкнуть к ней, настоящее положение вещей было такое. Вся эта «группа» состояла из трех человек: Шевырева, Лукашевича и Осипанова. Лукашевич давно уже вынашивал идею террористической борьбы и сам начал приготовление взрывчатых веществ. Шевырев перевелся из Харьковского университета в Петербургский, тоже намереваясь заняться активной революционной работой. Чтобы завести знакомства среди студентов и присмотреться к людям, он устраивал кухмистерские студенческие кассы, ни на минуту не оставляя мысли о террористической борьбе.

По характеру Шевырев был настоящим организатором, и в его руках кипело любое дело. Он умел находить нужных людей, подчинять их своему влиянию. Как он вникал во все мелочи дела, какие обширные знакомства были у него к весне 1886 года, говорит его письмо Лукашевичу из Самары от 19 апреля.

«Любезнейший Лукашевич!