Александр. Том 2

— Я не прошу вас реагировать на каждую бумажку! В конце концов сумасшедшие, любящие жалобы строчить, тоже встречаются, как и те, кто просто насолить соседу хочет! — я рявкнул так, что Салтычиха заткнулась, а в её глазах появилось вполне осмысленное выражение. — Но когда этих жалоб сто тридцать семь, и в них во всех говорилось об одном и том же преступлении, это уже повод как минимум задуматься! И это учитывая тот факт, что крестьяне в основной массе неграмотные! Они не могли написать жалобу самостоятельно, Александр Семёнович. И как же сильно их допекло, что они нашли грамотных людей, чтобы составить эти челобитные? Сто, мать вашу, тридцать семь раз! Поэтому только представьте себе, сколько преступлений на самом деле совершила эта дрянь, — и я указал пальцем на притихшую Салтычиху. — Сколько невинных душ эта продавшаяся дьяволу ведьма погубила!

— Я понял, ваше величество, — и Макаров поклонился, гораздо ниже, чем обычно. Я же перевёл дыхание. Какой-то сизифов труд. Что за век, мать его⁈ Здесь всё идёт исключительно на экспрессии. Если нет надрыва и драмы, никто не почешется. Даже лучшие представители общества. Что уж говорить о других.

— А я очень надеюсь, Александр Семёнович, что вы это поняли. Не заставляйте меня придумывать совсем уж непотребные развлечения для ваших людей. Вроде дежурств в келье несравненной Дарьи Николаевны. В назидание, так сказать. Макаров слегка побледнел, я же, на мгновение задумавшись, перевёл взгляд на Кочубея: — Что скажешь, Витя?

— Я не… — он закусил губу. — Я не знаю, о чём здесь говорить, ваше величество.

— Правда? — прищурившись, я разглядывал его. — Разве ты не помнишь, Витя, как мы мечтали о справедливости для всех, включая крестьян, кстати? Вот прямо как Киселёв, — и я указал на вздрогнувшего парня, уже затравленно оглядывающегося по сторонам. — Всё французских мечтателей читали и цитировали. Неужели я всё неправильно помню, Витя?

— Эм… — глубокомысленно протянул Кочубей.

— И прямо сейчас мы подошли к самому основному, Витя. К проблеме крепостного права. Это камень, который тянет нас на дно, который тормозит прогресс. Но я не могу просто так взять и отменить его. Надеюсь, мне не надо объяснять почему, — я снова посмотрел на Салтычиху. Она всё ещё молчала, не отводя от меня пристального взгляда. — Мне нужно знать, нам нужно знать, с чего начать реформу. А для этого необходимо знать подробности жизни крестьян. Поэтому я наделяю тебя исключительными полномочиями в этом вопросе. Даже комитет можешь создать, если душа требует. Бери столько людей, сколько понадобится. Скоро я начну императорский двор очень сильно сокращать, так что недостатка в ревизорах у тебя не будет. Чем правдивее и полней будут их доклады, тем больше шансов вернуться на тёплую должность при дворе. Я специально под это дело пятнадцать вакансий оставлю. Можешь об этом объявить всем желающим тебя слушать. Сдаётся мне, что в каждом уезде у каждого помещика свои собственные законы и видения таковых в отношении крепостных. Я просто уверен в том, что многие думают, будто могут творить всё, что захотят. Как Дарья Николаевна, к примеру. Это как с номерами домов. И надо будет нам сначала всё под единые указы подвести. И сделать так, чтобы эти указы выполнялись каждым дворянином. Потом гораздо проще будет их менять, а то и отменять вовсе.

— А почему крестьяне бунт не устроили? — в тишине голос Киселёва прозвучал очень отчётливо. Мы все, включая моего адъютанта Филиппа Розина, старающегося оставаться незаметным, чтобы и его порка ненароком не задела, посмотрели на него. Бедный Киселёв густо покраснел, но взгляда от меня не отвёл. А мне он начинает нравиться.

— Потому что, Павел Дмитриевич, крестьяне на самом деле очень редко бунтуют. Сто тридцать семь жалоб в никуда, вместо того, чтобы потихоньку придушить барыню и вздохнуть с облегчением, — ответил я ему.

— Но бунт Пугачёва…

— Павел Дмитриевич, — я даже глаза закатил. — Вы что, серьёзно думаете, что тот бунт образовался сам собой? Пришёл такой красивый Емелька, и все его дружно послушались и пошли за ним? С весьма неплохой артиллерией подмышкой, способной города брать? Вы правда так думаете? — он покраснел ещё больше, хотя куда больше-то? — Павел Дмитриевич, такие вот бунты сами собой не рождаются. Они долго и тщательно готовятся. А ещё они очень дорого стоят. Безумно дорого. Гораздо дороже, чем два миллиона фунтов стерлингов, — добавил я, а Макаров бросил при этом на меня быстрый взгляд, но, слава богу, промолчал. В это время послышался колокольный звон. — Нам пора возвращаться. Не стоит её величеству здесь задерживаться. Миша, — я повернулся к мрачно-сосредоточенному Сперанскому, — подготовь мне отчёт о распределении земель в Российской империи. Желательно с картой. Я немного запутался, и мне нужно ясное представление, что и кому принадлежит. Павел Дмитриевич, — снова посмотрел на Киселёва, — сопровождайте меня. Наша с вами беседа подействовала на меня благотворно, полагаю, нам нужно её продолжить.