Александр Суворов

Полку предстояло идти в Петербург для летней караульной службы. Суворов неотступно смотрел за снаряжением полкового обоза к походу. Приказал наново вылудить котлы. Сварили новый квас, потому что старый перекис. Крупу взяли из вновь полученного транспорта. Насушили свежих сухарей. Починили палатки, конскую сбрую, хомуты. Вопреки правилам Суворов приказал одеть солдат для похода в мундиры первого срока и выдать новые сапоги. По объявленному для похода приказу дневки и ночлеги в полку назначались не в попутных селениях, а на биваках и в лагере. Штаб-офицеры без исключения пойдут с полком походом на конях. Обер-офицеры, как им полагается по старому уставу, – пешие, с мушкетами на плече. Полковой лекарь и ротные фельдшеры следуют с полком.

Для солдат в полку все это было новостью. Обоз шел впереди полка. Становясь на бивак, солдаты получали готовую пищу. Приходя к месту, выбранному Суворовым для лагеря, солдаты видели, что палатки поставлены, а костры горят. Как в военное время, в лагере расставлялись сторожевые посты, отдавался пароль, часовых проверял сам полковник. Поднимать полк с ночлега Суворов приказал с первыми петухами, что очень озаботило на первом ночлеге полкового адъютанта.

– Господин полковник! До ближнего селения десять верст, – доложил адъютант Суворову. – Боюсь, что петухов мы не услышим.

– Не беспокойтесь, сударь, я-то уж наверное услышу. Прикажите барабанщикам стать к моему шатру поближе…

Адъютант не мог уснуть. Едва задремлет, слышится петушиный крик. Вскочит, прислушается: все тихо. Еще рано было вставать, но адъютант поднялся, вышел из палатки и велел барабанщикам подсушить отсыревшие барабаны около костра. Алая заря, пламенея, двигалась над лесом вправо. Адъютант, засунув руки в рукава, ходил перед шатром Суворова и напрасно напрягал слух, надеясь услышать дальнее пение петуха. Ничего не было слышно, кроме досадного звона комаров. Вдруг где-то совсем рядом захлопал крыльями петух.

– Кукареку!

Адъютант в испуге оглянулся и увидел выставленные из шатра руки… Руки захлопали в ладоши. В щель просунулась голова Суворова.

– Кукареку! – пропел он снова. – Кукареку!

– Генерал-марш! – крикнул адъютант.

Барабаны грянули поход. Раздвинув полы шатра, Суворов вышел из палатки уже одетый, в шляпе, шпорах и с нагайкой в руке. Полк поднялся. Пока нестроевая рота снимала лагерь и грузила фуры, Суворов приказал полку построиться и произвел небольшое учение. Обоз ушел вперед. После отдачи пароля двинулся взводными колоннами полк. Солдаты шли в амуниции с полной выкладкой, с ранцами, со штыками, примкнутыми к ружьям.

Суворов, пропуская мимо себя полк, требовал:

– Шире шаг! Шибче!! Шибче! Десяток отломаешь – отдых!

Затем, стегнув коня, Суворов обгонял полк обочиной дороги.

Полк растянулся на марше на две версты. Между взводами и ротами образовались большие разрывы. Когда голова колонны прошла десять верст, Суворов скомандовал первому взводу:

– Отбой! Снимай ветры[106]! Кто устал – ложись. Кто нет – гуляй, играй, пой песни, пляши!

К первому взводу подошел второй, третий, рота за ротой, батальон за батальоном.

Дав первому взводу часовой отдых, Суворов скомандовал:

– Бегом! Ступай!

Пробежав шагов сто, взводный командовал: «Шагом!» – и тогда поднимали следующий взвод. Так с перерывами двигался полк, то растягиваясь по дороге, то сжимаясь в плотную колонну.

Через три часа перехода солдаты видели впереди бивачные костры; артельные старосты, выбивая ложкой трели по деревянной крышке котла, приглашали солдат к завтраку. А Суворов скакал вперед за головной частью обоза – выбирать место для лагеря на ночь.

Таким порядком полк пришел в Петербург и занял светлицы Семеновского полка, ушедшего в лагерь близ Красного Села.

Считалось, что караульный полк, неся сторожевую службу, тем самым делает все, что ему полагалось. Поэтому в военном кругу столицы немало дивились, увидев, что свободные от нарядов отделения Суздальского полка занимаются упражнениями на Семеновском плацу с раннего утра до завтрака и перед вечерней зарей.

До дивизионного, генерал-фельдмаршала Бутурлина, дошли слухи, что в Суздальском полку занимаются и не по старому и не по новому уставу. Бутурлин послал Суворову депешу, что приедет смотреть полк на плацу. Суворов никому, даже полковому адъютанту, и словом не обмолвился о том, что предстоит смотр полку, хотя и негласный.

В назначенный час Бутурлин явился на плац верхом и остановился на краю дороги, как бы мимоездом, привлеченный зрелищем, которое ему представилось. В это время полку дали роздых. Ружья стояли, составленные в козлы по нескольку десятков, на земле валялись сброшенные ранцы. Одни солдаты стояли кружками – оттуда слышался веселый смех, там плясали, в другом месте пели, в третьем – боролись, даже дрались на кулачки.

Бутурлин с изумлением увидел, что полковые учения не походили на унылую скуку, царившую на плацу во время учений гвардии.

Суворов, завидев фельдмаршала, подъехал к нему и снял шляпу.

– Давненько я вас не видал! – радостно сказал Бутурлин.

– С кампании шестьдесят первого года, ваше сиятельство!