Александр II

Казалось бы, Пруссия – вот надежный союзник России, но и там давно исчезла благодарность за поддержку в революции 1848 года. Король и его ближайшее окружение страшились могучего соседа, но и питали недобрые чувства к Николаю Павловичу, как противнику объединения Германии вокруг Пруссии, покровителю Австрии, защитнику желанных для королевства областей Шлезвига и Голштинии.

И наконец, но не в последнюю очередь, правящие круги всех европейских держав резонно считали, что война, а особенно удачная и скорая война, отвлечет общество от внутренних проблем, сплотит его вокруг режима и укрепит шаткий социальный мир.

Полем битвы была выбрана обширная дряхлеющая Османская империя.

Итак, для войны создались все условия. Дипломаты взялись за дело, а генералы и адмиралы нетерпеливо ожидали, когда придет их черед действовать.

2

Вечером 9 января 1853 года тяжелые ворота Михайловского дворца с парящим над ними двуглавым орлом были широко распахнуты. Вдова покойного царского брата Михаила великая княгиня Елена Павловна давала вечер. Съезжался цвет петербургской аристократии, дипломатический корпус. Гости поднимались по великолепно развертывающейся парадной лестнице, проходили по колонной галерее, не обращая внимания на привычную красоту росписей плафона и скульптурной лепки по стенам.

Торжественный белоколонный зал сиял от множества свечей, сверкания эполет, ослепительного блеска бриллиантов. Возбужденный, но приличествующий обычаю говор стоял по всему залу и в ближайших покоях. Говорили большей частью по-французски. Хозяйка переходила от одной группки гостей к другой, здороваясь и говоря несколько фраз, и в то же время поглядывая на дверь. Ждали государя.

Елена Павловна хотела встретить его внизу, но опоздала. Николай Павлович поднимался по лестнице с обыкновенным своим победительным видом; высоко поднятой головой и внимательным взглядом, даже беглая остановка которого беспокоила людей.

Поцеловав руку золовки, император осведомился, здесь ли британский посол, и на утвердительный ответ довольно кивнул.

С появлением государя общество несколько подтянулось. Тут все знали его, и он знал всех. Некоторые из гостей питали определенные расчеты на сегодняшний вечер, и потому их чрезвычайно тянуло к императору. Они как бы и сами того не хотели, но, как магнит притягивает железо, так и иных сановников и генералов что-то неудержимо влекло к высокой фигуре Николая Павловича, по-хозяйски обходившего гостей. Вот он подошел к английскому послу сэру Гамильтону Сеймуру…

Николай Павлович давно определил Сеймура как союзника. Тот во всех великосветских гостиных из сил выбивался, доказывая, как благодетельна царская политика в Европе для сохранения существующих устоев, как нужен Европе царь и как полезно для России сотрудничество с могущественной Британией. Николай Павлович был твердо уверен в поддержке Лондона при решении Восточного вопроса, а попросту говоря – при разделе Османской империи. Францию он сразу оставлял побоку, потому как у Второй империи не было явных интересов на Ближнем Востоке, а в реальное сближение Англии с Францией он не верил. Он не мог представить себе, чтобы племянник великого императора простил англичанам пленение дяди на острове Святой Елены.

Между тем в те самые дни начала 1853 года Наполеон III собственноручно писал письмо лорду Мэмсбери: «Мое самое ревностное желание поддерживать с Вашей страной, которую я всегда так любил, самые дружеские и самые интимные отношения». Обрадованный лорд отвечал, что пока будет существовать союз Англии и Франции, «обе эти страны будут всемогущи».

Французские и английские дипломаты прекрасно знали об ошибочном взгляде царя на взаимоотношения двух стран и со все возраставшей энергией поддерживали его в этом заблуждении, подталкивали на путь, который Николай Павлович считал своим, но который был основательно продуман в Тюильри и Уайтхолле.

Николай и британский посол прошли в небольшую гостиную. Царь заговорил так, будто продолжает разговор, начатый в Виндзоре девять лет назад с Пилем и лордом Эбердином.

– Турция – больной человек! – Этот тезис царя был не нов, но то, что он сказал далее, заставило сэра Гамильтона внимательнейше вслушиваться.

– Теперь я хочу говорить с вами, как друг и джентльмен. Если нам удастся прийти к соглашению – мне и Англии – остальное мне неважно. Мне безразлично то, что делают или сделают другие. Итак, говоря откровенно, я вам прямо говорю, что если Англия думает в близком будущем водвориться в Константинополе, то я этого не позволю. Я не приписываю вам этих намерений, но в подобных случаях предпочтительнее говорить ясно. Со своей стороны я равным образом расположен принять обязательство не водворяться там, разумеется, в качестве собственника; в качестве временного охранителя – дело другое. Может случиться, что обстоятельства принудят меня занять Константинополь, если ничего не окажется предусмотренным, если нужно будет все предоставить случаю…