Александр II

Обер-полицмейстер Анненков, сменивший Паткуля, издал распоряжение, в котором писал: «Пожары, волновавшие в течение последних дней весь город, выходят из разряда обыкновенных несчастных случаев, и по гибельным своим последствиям, требуют самых деятельных и энергических мер к отвращению подобного зла на будущее время». Анненков призвал домовладельцев усилить надзор за домами и обратил внимание на сохранение запрета курить на улицах, хотя многие продолжали курить сигары и папиросы. В городе посмеивались над полицейскими распоряжениями, ибо никто не верил, что причиной пожара может стать спичка или сигара.

По примеру императора и императрицы все Романовы пожертвовали в пользу погорельцев значительные суммы. Царская чета посетила несчастных на местах их размещения в палатках на Семеновском плацу и в армейских казармах. Оживившаяся общественность принимала участие в актах милосердия.

Высочайше утвержденной следственной комиссии не удалось выявить поджигателей, действовавших по единому плану. Но когда очень хочется найти врагов, сделать это нетрудно. Комиссия увидела опасность в широком распространении воскресных школ, открытых на общественных началах и вне государственного контроля в Петербурге и других городах.

Садовник ботанического сада Гогель и купец Глинц сообщили полиции, что между работниками, посещающими воскресные школы на Выборгской и Петербургской сторонах, распространяются социалистические, антирелигиозные и революционные учения. Генерал-губернатор распорядился арестовать двух работников, открыто говоривших в артели, что надо сжечь весь Петербург. Народу хватали немало. В бумагах арестованной гувернантки Павловой найдена была характерная заметка: «28 мая. Пожар. В пожарах есть что-то поэтическое и утешительное. Они уравнивают состояния».

Вредное влияние воскресных школ не особенно и требовалось доказывать. Школы были закрыты. Заодно закрыли в Петербурге Шахматный клуб и народные читальни. В распоряжении генерал-губернатора князя Суворова, опубликованном 6 июня в «Санкт-Петербургских ведомостях», говорилось о закрытии Шахматного клуба, «в котором происходят и из которого распространяются неосновательные суждения», и далее: «Вследствие замеченного вредного направления некоторых из учрежденных в последнее время народных читален, которые дают средство не столько для чтения, сколько для распространения между посещающими оные лицами сочинений, имеющих целью произвести беспорядки и волнения в народе, – закрыть впредь до дальнейшего распоряжения все ныне существующие народные читальни».

Публичные лекции дозволялось теперь произносить только по взаимному соглашению управляющего министерством народного просвещения, министра внутренних дел, главного начальника III Отделения и генерал-губернатора Петербурга. Власть боролась вслепую, не зная, кого и как карать, но уверенная, что карать надо.

Передовое общество было столь же ослеплено. В редакционной статье, напечатанной 8 июня в «Санкт-Петербургских ведомостях», говорилось: «Слава Богу, пожары, кажется, прекращаются! Вместе с ними прекращается и то тревожное состояние умов, которое заметно было в последнее время… Но кто же эти злодеи? Какая цель такого страшного братоубийства? Грабеж, воровство, отвечают одни. Совершенно иные намерения видят во всем этом другие: они видят связь между пожарами и теми листками, прокламациями и воззваниями, которые с некоторого времени стали распространяться в Санкт-Петербурге. Они думают, что для успеха своих намерений бессмысленные агитаторы хотят создать пролетариат, которого у нас нет, и который легче всего идет на обещания и посулы… Но мы отвергаем такое объяснение. Если есть поджигатели – это разбойники, воры, но не демагоги. События возбудили сочувствие к Государю на пожаре и ненависть к виновникам страшных бедствий…

И этого не может быть! Мы не верим, не хотим верить, не можем верить, чтобы у людей, действующих во имя любви к ближнему, поднялась бы рука жечь на огне этих ближних, подвергнуть их страшным бедствиям, лишая их с их семейством крова, имущества и средств к существованию».

Сходные мысли развивались в статье «Пожары», предназначенной для журнала братьев Достоевских «Время», но цензура с одобрения царя, прочитавшего статью, запретила ее, а за журналом было установлено особое наблюдение. Можно предположить, что недовольство Александра Николаевича вызвал основной тезис статьи, оправдывавший студенческую молодежь от обвинения в поджогах, и кроме того, личность Федора Достоевского, участника памятного ему кружка Петрашевского.

Но не сама же по себе загорелась половина столицы!