Александр II

В столице пошли толки о конституции. Цензурное ведомство усилило строгость в отношении статей политического содержания. Немало статей цензоры отклоняли, указывая, что в них авторами возбуждаются «неприязненные чувства» к монархической власти в России, а конституционное правление западных стран представляется в «светлом виде». Цензоры вычеркивали мысли на бумаге, но до голов добраться не могли.

Прусский посол в Петербурге Отто Бисмарк писал приятелю в Берлин, что в России все – аристократы и демократы – ожидают перемены государственного управления: «Если время будет мирным, то я надеюсь прожить достаточно, чтобы слышать речи Горчакова перед русскими нотаблями». Посол знал мнение графа В.П. Орлова-Давыдова о том, что дворянская оппозиция станет «оппозицией Его Величества», хотя из бесед с Александром II понял, что само Его Величество вовсе не желает такой оппозиции.

В письмах к своим постоянным корреспондентам Александру Барятинскому в Тифлис и Михаилу Горчакову в Варшаву Александр рассказывал о своих надеждах и тревогах. В начале 1859 года он пишет: «Пусть Бог благословит, чтобы год прошел так же спокойно, как только что кончившийся». Рассказывая о недовольстве массы дворянства, чьи проекты в Редакционных комиссиях были отодвинуты в сторону, он писал и о тревоге, вызываемой поднявшимся в деревнях трезвенным движением: «…умы возбуждены разными ожиданиями и нелепыми слухами, распространяемыми злонамеренными людьми. Дай Бог нам довершить крестьянский вопрос без дальнейших потрясений». В то же время меры строгости он одобрял, считая, что «своеволие терпимо быть не должно».

Последнее Александр Николаевич относил не только к мужикам. Дворянские депутаты, недовольные той ролью, которая была отведена им Редакционными комиссиями, громко ругали петербургскую бюрократию, и обратились к царю с адресами. Рассказывая за вечерним чаем брату Косте об этом, Александр особенно возмутился двумя адресами – от группы дворянства во главе с тверским губернским предводителем А.М. Унковским и от М.А. Безобразова.

– Представь себе, в них уже начинают являться довольно ясные намеки на конституцию! Слова пишут разные, а хотят одного: ограничить царскую власть, чтобы самим играть большую роль. Дай Бог нам терпение.

Прямо отвергнуть дворянские пожелания было невозможно, и они были, хотя и формально, учтены. Но Безобразов был выслан из столицы.

В письме к матери 9 января 1860 года (то был последний год жизни вдовствующей императрицы, путешествовавшей из Ниццы в Геную, из Генуи в Эмс) Александр пишет: «Никто не понимает больше, чем я, серьезности эпохи, в которую мы живем. Она очень трудная и даже критическая… Умы недовольны, потому что великий вопрос освобождения касается материальных интересов существования всех классов и не может быть доведен до конца без жертв со стороны дворянства». Он рассказывает матери о том, что на Редакционные комиссии возводится множество клевет, «каждый судит о ее делах на свой манер и хочет предрешить результаты ее работы, в то время как еще нечего окончательно оценивать». Жалуясь на поведение тверского, рязанского и орловского дворянства, на оппозицию петербургской аристократии, он уверяет мать, что все же надеется на умиротворение общества.

Жизнь в царской семье шла независимо от перипетий борьбы за эмансипацию. Это была дружная семья. Там любили друг друга, переживали, помогали и сочувствовали другу другу. Эти видно по письмам, а они часто писали, сыновья – матери, братья – один другому, а кроме того, почти все вели дневники или записные книжки, и по этим пожелтевшим бумагам можно узнать не только о тех или иных фактах, но и о духе любви и сердечности, старательно культивировавшимся в семье. Осенью 1860 года всех объединила общая беда – болезнь вдовствующей императрицы Александры Федоровны, лекарств от которой доктора не знали.

В дневнике великого князя Константина в октябре месяце нередко встречаются записи такого рода: немного поработал, закурил сигарку и вдруг – зовут. «Я думал, что она уже кончается, побежал как шальной», но тревога оказывалась ложной.

18 октября вокруг умирающей собралась вся семья, но она несколько раз спрашивала, «скоро ли приедет Саша?» и когда он приехал, «Мама от радости стала как бы спокойнее». Она подозвала детей и внуков и позволила поцеловать руку, а после тихо уснула. «Тогда и мы все разошлись, но ложились спать как есть одетые, чтобы быть готовыми на все. Господи Боже наш, дай нам силы и да будет Воля Твоя». «Ночь была очень беспокойная, – записывал далее Константин. – Матушка много металась и стонала».