Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей

Константин Константинович походил на отца своей религиозностью, одаренностью в искусстве, любовью к Отечеству и почитанием императора. Однако при некотором сходстве их характеров отношения между ними складывались непросто. Семейные раздоры и незаконная связь Константина Николаевича с балериной Мариинского театра Анной Васильевной Кузнецовой положили начало непониманию между отцом и сыном. Константин Константинович трепетно любил свою мать, великую княгиню Александру Иосифовну, и болезненно переживал неверность отца. Выражаясь словами Константина Константиновича, в семье нередко происходили «сцены и тому подобные неприятности»^{189}. «Когда он в хорошем настроении, — записал Константин после семейного обеда, — я чувствую к нему прилив нежности, и его Присутствие меня не стесняет, что случается каждый раз, если он мрачно и раздражительно настроен»^{190}. Далее Константин Константинович продолжает: «Он так порабощен своими привычками и требует подражания им, что чувствуешь себя как в деспотическом государстве. Может, я и преувеличиваю сравнение, но совершенно от него не отказываюсь»^{191}. Жесткий характер Константина Николаевича в первую очередь выражался в его убеждении, что сын, как и он сам в свое время, должен безропотно следовать указаниям отца. Отец же определяет, чем следует заниматься сыну на службе Отечеству и императору.

В 1870 г., в 12 лет, Константин Константинович отправился в свое первое учебное плавание, в связи с чем получил в подарок от отца кожаный дневник. Но если первые выходы в море были для него овеяны романтикой, а перерывы между ними превращались в томительное ожидание, то с возрастом его любовь к флоту остыла. В день восемнадцатилетия он был произведен в мичманы и получил мундир. Александр II в Царском Селе лично вручил своему племяннику эполеты: «Государь взял эполет, дал мне его и сказал: “Вот эполеты Гвардейского экипажа, ты должен стараться быть достойным их”. Я обнял его и ничего не говорил… Государь вошел, поцеловал меня и повторил, что я должен быть вдвойне достоин звания офицера. Я понял, это вдвойне относилось к тому, что я должен восстановить честь моих родителей, пострадавшую от поведения Николы»^{192}.

Однако вскоре чувство долга перед отцом сменяется тяжелыми сомнениями. В отличие от отца, который имел вполне определенные планы на сына, Константин Константинович в юности смутно представлял себе свое будущее: «Я слишком много думаю и обыкновенно совершенно непроизводительно. Впечатления долго у меня не остаются, а беспрестанно сменяют друг друга. То я сочиняю стихи, то пишу музыку, то собираюсь приняться за коллекцию старинных вещей, то готовлюсь в государственные люди»^{193}. В свои 22 года куда больше он мечтал о том, чтобы «жениться и зажить себе счастливой семейной жизнью» в доме «в чисто русском стиле, вроде теремов»^{194}. В 1881 г., пребывая на Афоне, в одном из разговоров с монахом он поделился, что хочет «посвятить жизнь свою на улучшения быта духовенства и под старость принять на себя Ангельский образ, быть архиереем, приносить великую пользу»^{195}. Ту же мысль он высказал своей старшей сестре, великой княгине Ольге Константиновне, королеве Греческой: «На обратном пути говорил Оле про свои мечты быть женатым, сделаться обер-прокурором Святейшего Синода и, в конце концов, постричься в монахи и стать архиереем»^{196}.

Во время плавания по Средиземному морю в 1880–1881 гг. Константин Константинович принял твердое решение оставить морскую службу, пойдя, таким образом, наперекор воле Константина Николаевича и императора. Предчувствуя, насколько тяжело будет отцу принять это решение, Константин обратился в письме к своему кузену великому князю Сергею Александровичу и попросил содействия. Через несколько дней он получил длинный ответ: «Он (Сергей. — К.С.) говорит, что передал “куда следует” о моем желании бросить морскую службу, выбрать другое поприще деятельности. Догадываюсь, что “кому следует” должно означать Государя и Алексея. Они были огорчены моим намерением… Но несмотря на огорчение, поняли мое желание и по моему возвращении из плавания примут его к сведению»^{197}. Не оставил Константин Константинович своего намерения и после прибытия в Петербург: «Когда порою припомнится какой-нибудь предмет в моей каюте, то сердце сжимается. Часто плавание представляется мне зловещим кошмаром»^{198}.