Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей

Решения увековечить память Александра II приобретением икон и установлением лампад, во множестве принимавшиеся в течение марта на собраниях различных корпораций и учебных заведений, привели к тому, что резко возрос спрос на образ св. благоверного князя Александра Невского. Изображение на бумаге можно было приобрести за 75 копеек, на дереве — за 2 рубля 50 копеек^{560}.

Кроме изображений, печатались брошюры «Венок на гроб Государя-Освободителя», «Скорбь всея Руси по в Бозе почившему Государю-Освободителю Александру II», «Скорбь народа. Подробности ужасного преступления 1-го марта 1881 г. (с планом местности, где оно совершено)» и т. п., содержавшие официальные сообщения правительства, выдержки из газет и стихотворения. Они также продавались «во всех магазинах» и стоили от 15 до 75 копеек^{561}. Издатели, зная медлительность канцелярии Министерства императорского двора, дававшей разрешения на такие издания, торопили ее служащих: «Не найдете ли Вы в возможно скором времени исходатайствовать о разрешении о напечатании его (стихотворения. — Ю.С.) отдельно, чтобы оно могло поступить в продажу в день погребения в Бозе почившего Императора, так как, по моему мнению, появление стихотворения произвело бы наибольшее впечатление на публику именно в этот скорбный для всей России день»^{562}.

С.И. Григорьев поднимает вопрос об обнаружении «монархического сознания» через анализ потребления товаров, содержащих упоминания о носителях верховной власти. С его точки зрения, таким образом российские подданные практически подтверждали свои монархические чувства^{563}. Американская исследовательница К. Верховен на примере коммерческого успеха портретов Осипа Комисарова, спасшего Александра II от выстрела Д.В. Каракозова, убедительно показывает отрицательное отношение населения Российской империи к покушению 1866 г.^{564}

О чем говорит масса товаров, связанных с цареубийством? О том, что на них существовал спрос, а их высокая цена свидетельствует, что рассчитаны они были на богатую публику. Если ношение траура для военных и служащих было обязательным, если приобретение посмертных изображений убитого императора хотя бы отчасти можно объяснить любопытством к его ранам, то все остальные товары являются свидетельством монархического чувства, жившего в том числе в русском обществе. Представители общества могли критически высказываться об Александре II при его жизни. Его смерть напомнила им о верноподданнических чувствах, которые некоторые из них могли и не подозревать в себе.

За реакцией на цареубийство всех слоев населения пристально следила власть. В разосланном начальникам губерний 27 марта циркуляре Министерства внутренних дел утверждалось, что 1 марта повергло страну в «ужас», вызвало «всеобщее рыдание по в Бозе почившему Царю и выражения искренних верноподданнических чувств к Его Царственному Преемнику»^{565}. С мест губернаторы и начальники губернских жандармских управлений подтверждали: «Все сословия приняли эту ужасную весть о кончине обожаемого монарха с подавляющею тяжкою скорбью. Чувства эти особенно выразились при совершении панихиды, слезы присутствующих были явным доказательством непритворной, глубокой грусти каждого»^{566}. Сообщения о реакции населения отличались однотипностью: «все население», «все граждане города», «все жители без исключения» чувствуют «скорбь и негодование»^{567}.

Подобные отчеты вызывают сомнение, особенно если речь в них идет о скорби «всего населения» Варшавы. Более того, они противоречат параллельно поступавшим с мест сообщениям о студенческих волнениях, «неприличном» поведении ссыльных или произведшем «скандал» профессоре Демидовского лицея в Ярославле Н. Д. Сергиевском, который явился в собор на панихиду по Александру II в «крайне неприличной формы пиджачке»^{568}.

В противоречие с донесениями местных властей и свидетельствами различных собраний и обществ приходят многочисленные известия о том, что скорбь по поводу цареубийства не была «всеобщей». Источники фиксируют безразличное отношение к цареубийству. Отправившийся 1 марта на прогулку генерал А.Н. Витмер не заметил «никакой горести, никакого массового проявления сожаления… Люди шли равнодушные, говорили о своих делах, о мелких интересах»^{569}. В.И. Дмитриева услышала в толпе сожаление о том, что закроют театры^{570}. В сельскохозяйственном клубе Е.М. Феоктистов увидел «странное зрелище»: «…как будто не случилось ничего особенного, большая часть гостей сидели за карточными столами, погруженные в игру; обращался я и к тому, и к другому, мне отвечали наскоро и несколькими словами и затем опять: “два без козырей”, “три в червях” ит. д.»^{571} К сообщениям о равнодушии людей следует подходить с большой долей осторожности. Они, скорее, показывают реакцию авторов сообщений, которые по контрасту с собственными сильными переживаниями оценили менее бурные выражения эмоций как безразличие.