Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей

Петербургские сплетники попытались связать покушения на императора и его роман. Так, после взрыва в Зимнем дворце началось активное обсуждение, каким образом злоумышленникам удалось проникнуть в императорскую резиденцию. Хотя дворец находился вне сферы действия полиции, подчиняясь министру двора, ответственность за взрыв была возложена на петербургского временного генерал-губернатора И.В. Гурко. Е.М. Феоктистов, близкий друг последнего, в воспоминаниях утверждал, что А.В. Адлерберг препятствовал генерал-губернатору в подчинении дворца полиции, потому что там проживала Е.М. Долгорукая, ходить к которой с конвоем государю было бы «неудобно»^{531}.

Предпринимались попытки обнаружить какую-то мистическую связь между «безнравственным» поведением императора и покушениями на него. Например, ходил слух о том, что преждевременная смерть ждет того из Романовых, кто женится на Долгорукой. При этом намекали на судьбу Петра II^{532}. В то время как проповедники убеждали паству, что Бог наказывает русский народ за грехи, «попуская» совершаться покушениям, некоторые представители общества могли воспринимать их как «Божью кару» самому Александру II за «попрание божеских и людских законов»^{533}.

Впрочем, династический скандал, активно использовавшийся революционной пропагандой для дискредитации Александра II, едва ли следует рассматривать как главный фактор, определявший отношение к императору как «мишени» террористов. Любовные похождения императора легко становились дополнительным поводом для негативной его оценки, но они же могли служить доказательством «дееспособности» шестидесятитрехлетнего монарха[40]. При формировании мнения об Александре II, таким образом, на первое место выходило отношение к его внутриполитическому курсу.

Покушения на политика

1879–1881 гг. были для Российской империи временем общего «недовольства» «существующим порядком вещей». Среди «охранительно» настроенной части общества выделялся круг лиц, чьим духовным лидером, несомненно, был К.П. Победоносцев. Знакомые и незнакомые ему люди, подчас анонимные корреспонденты, писали о том, каким видится им положение страны. Большинство из них соглашалось с мнением самого обер-прокурора, констатировавшего в письмах наследнику отсутствие «твердого правительства», «единства власти, воли и направления»^{534}. В этих кругах испытывали почти болезненную ностальгию по «системе покойного Муравьева»^{535}, печально знаменитого усмирителя царства Польского. В царствовании Александра II некоторые представители общества видели «систему подтачивания всех коренных начал, созданных русской историей»^{536}. Особенное опасение этих кругов вызывали разговоры о грядущем «увенчании здания», которое становилось все более реальным в эпоху «новых веяний».

С другой стороны, можно выделить людей, также придерживавшихся правых взглядов, которые иначе расставляли акценты. Известный публицист генерал-майор Р.А. Фадеев писал, что общество в большинстве своем проникнуто «недоверием ко всему правительственному строю» в силу «гнетущего произвола бюрократии»^{537}. С его точки зрения, «разлад» между обществом и правительством связан не с общим неверным направлением действий властей, а с конкретными проявлениями чиновничьего произвола^{538}. Корреспонденты М.Т. Лорис-Меликова обличали «беспредельные траты двора, безграничное хищничество казны, чрезмерные оклады и всякие дары высшим сановникам», «негодность администраторов по всем отраслям правления, продажничество мест», «искажение законов» и т. п.^{539}

В этом вопросе взгляды умеренных «охранителей» совпадали с мнением людей, заявлявших о своих либеральных убеждениях. К.Д. Кавелин указывал М.Т. Лорис-Меликову в феврале 1880 г. на «нестерпимый гнет» «небывалого даже у нас казнокрадства, бесправия, систематического подавления света и мысли, насилия, наглого и бессмысленного попирания самых элементарных и безобидных прав»^{540}. В записке двадцати пяти московских земцев утверждалось, что «корень зла» в «бюрократическом механизме»: «Ничто так не унижает и не раздражает общество, как сознание того, что оно находится в подчинении у людей, не внушающих… уважения»^{541}.

При таких оценках обществом внутриполитического курса остро стоял вопрос о личной ответственности императора за все неурядицы. Существовало два диаметрально противоположных взгляда на эту проблему. С точки зрения одних людей, вся вина лежала на правительстве. Именно нерадивые или преступные исполнители монаршей воли поставили страну на грань гибели, поскольку «государь не в силах объять живучесть и полную применимость даруемых им преобразований»^{542}. Автор одной из анонимных записок заканчивал письмо, в котором живописал административный произвол, горьким сетованием: «О если бы государь знал все это! До чего нас довели люди, близко стоящие к его трону»^{543}.