Александр II

Был сильный мороз. Широкое, разбитое войсками шоссе извивалось по крутому спуску. У многих побелели носы, и приходилось почти непрерывно оттирать уши да похлопывать рука об руку – железные затылки ружей жгли холодом сквозь рукавицы, – но настроение в полках было бодрое. Шли широким ровным шагом, и то тут, то там взовьётся и понесётся к синему морозному небу песня.

Изгиб дороги – и вот он – Филиппополь – показался внизу, в долине. В снежном блеске, под яркими лучами январского солнца был он неотразимо прекрасен. Стройные тонкие минареты белыми иглами возвышались над крышами больших домов, золотые купола мечетей сверкали на солнце, видны были пролёты узких улиц.

После тяжёлого перехода, горных круч и лесных дебрей мерещились тёплые дома, их городской уют.

Офицеры шли впереди роты. Полковой батюшка; протоиерей отец Николай, на немудрящей лошадёнке проехал в голову второго батальона. Жиденькая седая косичка его была опрятно заплетена и торчала из-под бархатной скуфейки. Седая бородка прикрывала исхудалые щёки. Батюшке шёл седьмой десяток, но он ехал со всеми, исполняя требы, напутствуя умирающих, отпевая усопших. Голод и холод делил он со своими «литовцами».

Первый батальон взял «ружья вольно» и ходко пошёл вниз по шоссе. Дрогнула, приняла ногу пятая рота.

Песельники запели:

Балканские вершины,
Увижу ль я вас вновь?
Софийские долины,
Кладбище удальцов…

Батюшка ехал с батальоном и всё почёсывал спину. Мучили его старые ревматизмы, в обледенелых стременах ныли усталые ноги. Батюшкин конь бодро выступал, подлаживаясь под ход батальона.

Весело разговаривали офицеры.

– Я, господа, – сказал штабс-капитан Фёдоров, – первым делом в баню. В Филиппополе-то, я думаю, знатные тур-рецкие бани должны быть. Попариться и помыться, и ах, как это хорошо будет!

– Нет, я спать, спать, – томно сказал Алёша. – В тепле, на мягком.

– Да если ещё и не одному, – поддержал Алёшу черноусый поручик.

Фёдоров посмотрел на потиравшего спину отца Николая и сказал:

– Что, батюшка, заели? Потерпите немного. Вот он и Филиппополь, а там изумительные турецкие бани, в пёстрой кафели полок, белые мраморные полы, скамьи из пальмового дерева. Все хворости вам выпарим, на двадцать лет моложе станете!

Молчит, хмурится седобородый батюшка. Мороз слезу выгоняет из глаз на ресницы. Перед глазами батюшки колышутся штыки четвёртой роты, сзади запевала стройно выводит:

Идём мы тихо, стройно,
Всё горы впереди…
Давайте торопиться
Балканы перейти…

Вдруг вправо, из лесу, за широким долом, блеснуло пламя, белый клуб дыма вылетел из-за деревьев, и, свистя и нагнетая воздух, всё ближе настигая колонну, ударила сбоку в снег граната, но не разорвалась.

– Вот, господа, и турецкие бани начались, – хмуро сказал отец Николай, повернул свою лошадь и поехал назад к лазаретным линейкам.

По всей долине, над Филиппополем, загремел артиллерийский огонь турецких батарей. Турки решили не сдавать города без боя.

XXXIII

Русские вошли в Филиппополь. Полки прошли через город с музыкой и песнями. Но ни о банях, ни о ночлеге на мягкой постели не пришлось и думать. Сулейман-паша навалился со всей армией на усталые войска генерала Гурко. Надо было во что бы то ни стало оттеснить турок от Адрианополя.

Под вечер Литовскому полку было приказано, пройдя Филиппополь, свернуть на деревню Станимахи и атаковать урочище Карагач.

В сумраке быстро угасавшего зимнего дня замаячили стороною дороги силуэты конницы. Драгунская бригада с двумя конными орудиями пошла занимать высоты над Карагачем.

В шестом часу вечера в том мутном свете, какой бывает зимою ночью от снега, когда дали исчезают и видены в снеговом отблеске только ближайшие предметы, 2-й батальон лейб-гвардии Литовского полка построил боевой порядок и направился на правый фланг турецкой позиции.

– Зачем вы идёте, князь, с нами в бой? – сказал Алёша шедшему рядом с ним Болотневу. – Оставались бы при полковом резерве. Не надо испытывать Бога. Сказано: на службу не напрашивайся.

– Мне скучно без вас, Алёша… Скучно все эти дни. Ничто меня не веселит. Может быть, бой меня встряхнёт…

– Странно, что турки не стреляют, – сказал Алёша. – Жутко идти в тишину, в неизвестность, зная вместе с тем, что тут где-то и недалеко неприятель.

Медленно, по рыхлому снегу, подвигались цепи «литовцев». Снег был по колено, а кое-где, в низинах, люди проваливались и по пояс. Солдаты спотыкались о невидимые под снегом кукурузные стебли, ушибали о них ноги. То круто спускались в узкую балку, где совсем утопали в снегу, то карабкались по осыпающемуся скату наверх.

Кто-то кашлянул в цепи, и Алёша нарочно грубым голосом оборвал:

– Не кашлять там!.. Распустились!

– Я считал шаги, – прошептал Болотнев, – тысяча! Мы прошли уже половину расстояния до неприятеля, а всё тихо.